Два семестра - [90]
— А то как же, а то как же! Жена в доме, товарищ Реканди, все равно, что труба на бане!..
На этой поговорочке они и покончили, и Сильвия пошла на кафедру, улыбаясь и не совсем понимая, чему она улыбается.
Приказ ректора... Отменено ли ее участие в жизни Тейна этим приказом? Женился, синеглазый младенец — жена. Обоим понадобится еще тепло человеческое.
Тепло человеческое... В первые годы работы было мало знаний, мало терпения, а тепла — больше. Неужели оно убывает?..
На кафедре Эльснер сидел один в углу и что-то писал. Точит, точит козни. Он змеюка, но о Сильвии Реканди правду сказал: знаний у нее и теперь недостаточно. Змеиный яд тоже бывает полезен, из-за той статьи она подтянулась и еще подтянется... Но сейчас не убил бы кого — вон какая черная струя сочится из-под пера.
39
Вместе с сессией налетела весна. От весны надо было отречься и всей душой предаться сессии, что не всем удавалось. Впрочем, румяный и грустный поэт Роланд Бах поместил в стенгазете стихи, в которых тема государственных экзаменов была очень удачно увязана с темой любви. Девушки оделись в лиловые, красные, зеленые плащи, а самые бойкие и склонные к твисту уже перебегали через улицу в узких брючках до колен. Профессора и доценты относились к весне сдержаннее, а на декане Онти предостерегающе высилась пыжиковая шапка.
Пятый курс был поражен неслыханным событием: Ксению Далматову не допустили к защите дипломной!
Фаину же больше всего поразило поведение Ксении: она не протестовала.
— Белецкий умен, — мрачно говорила она, — я его недооценила, думала, проглотит и он мою стряпню.
— А зачем ты вообще так настряпала?
— Оставь, Фаинка! Ты же знаешь — хотела освободить время для другого... Ладно! Зато нашла положительного героя, а то они все у меня были, как Райкин говорит, отрижительные и полоцательные.
В день защиты она все внимание — искренне и нежно — отдала Фаине, и видно было, что она волнуется за подругу. Сама Фаина почти не волновалась, готовая защищать свою работу не только перед комиссией, но и перед стариком с палкой. А тот сразу после блестящего успеха сдался и больше не гнал ее на мелиорацию...
После защиты Ксения и Кая встретили ее у дверей с охапками тюльпанов и нарциссов. Чуть поодаль стоял и Тейн, держа в руках не дреколье, как можно бы думать после битья стекол, а розу.
— Поздравляю тебя, мудрая женщина, — сказал он, ухмыляясь. — Приходите с Ксенией к нам сегодня в гости в пять часов.
После этого он подхватил свою супругу и увел ее с осанкой пожилого отца семейства.
Дома вся комната расцвела, и мысли были светлые и алые, как цветы. Смутная надежда, теплившаяся в душе, тоже засветилась ярче. Алексей Павлович не повторил своего обещания «поговорить», но пожатие его горячей сухой руки... да нет же, совсем не надо разрывать на клочки то, что ясно и цельно.
После позднего обеда стали собираться к Кае, купили пирожных. На улицах чуть не все прохожие шли с цветами, с пирожными, с тортами — такое уж время в этом городке, экзамены...
Можно было еще побродить по весенним улицам, но синеватая тучка внезапно брызнула дождем, и девушки забежали в крытый подъезд переждать.
Стряхивая с плаща крупные капли, Ксения сказала:
— В зале, конечно, все смотрели на тебя, когда ты говорила, а я наблюдала за твоим руководителем. Он сиял вместе с тобой, но...
— Нисколько не сиял, он никогда не сияет.
— Ну да, а тут, понимаешь ли, засиял, но — односторонне.
— Это еще как?.. — будто бы рассеянно спросила Фаина, подставляя руку под дождь.
— Да так: с одной стороны сияние, с другой — мрачная тень. Его что-то сильно тревожит. Но я не могу поручиться, что это душевные муки, возможно, несварение желудка. Вероятно, эта общая неопределенность его облика тебя и привлекает.
Фаина промолчала, улыбаясь.
— Но, по-моему, надо тебе бороться за него, а не сидеть у окошечка косящата и ждать, пока добрый молодец подъедет на лихом коне. Ты нестерпимо старомодна. Воображаешь, что он примчится к тебе на твой захолустный остров, а ты будешь посиживать в светлице и кобениться...
— Ксения, нужно выдерживать какой-то стиль, если ты писательница. Ты не имеешь права говорить «кобениться», для этого надо иметь совсем другую фигуру, и не такое ученое лицо, и очков тогда нельзя. А так режет ухо...
— Ты мне зубы заговариваешь и уводишь от главного... А насчет стиля — хорошо, отныне я буду говорить с тобой языком Хераскова. Итак, ты воображаешь, что твоему герою будут милы трясины твоего острова и захолустны те дороги, твои касалися которых сухощавы ноги!
— У меня совсем не сухощавы ноги, прежде всего!.. — фыркнула Фаина.
— Это для стиля... Так вот. Ты ошибаешься, Фаина: твой герой на остров не поедет.
В воображении Фаины мелькнуло, как Алексей Павлович идет от причала по зеленой тропинке, потом по главному проспекту, где гуляют коровы и мычит рыжий теленок, а соседские мальчишки пялят на него глаза — Степа, Гришка и круглобровый Илья…
— Приезжай ты, Ксения, если он не приедет.
— Я-то приеду... Конечно, это тебе интересно — свернуться в клубок и ждать, чтоб тебя распутывали, но... Впрочем, я думаю, эти сплетни о Сильвии Александровне не имеют значения, они с Гатеевым давно бы зарегистрировались, если бы вправду...
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».