Два семестра - [74]

Наконец состоялось собрание, на этот раз в помещении кафедры. В семь часов все уже сидели на диванчиках рококо, и Эльвира Петровна уже чинила карандаш так рьяно, будто собиралась проткнуть им каждого, кто не кандидат.

Аркадий Викторович перелистывал свой доклад — об эстетических основах древнерусской литературы. По существу это была глава из его диссертации, которая была знакома всем еще с осени, но, вероятно, он ее переделал. Белецкий читал газету, старый Саарман покачивал многодумной головой, а Муся упрашивала его не говорить сегодня — в виде личного для нее одолжения — о праязыке. Сильвия села подальше от Нины Васильевны, дарившей улыбки Гатееву с древнеженской загадочностью, и старалась смотреть только на деловитого Аркадия Викторовича.

Появился Эльснер, какой-то осовелый сегодня, нашел угол потемнее. Можно и начинать.

Астаров потер руки, поулыбался и одним духом разделался с докладом, не заглядывая в конспект. Ему даже похлопали немножко, не ожидали такой краткости.

—      Товарищи, я был бы рад услышать вопросы или замечания...

Муся тотчас же задала вопрос:

—      Скажите, как насчет разделения кафедры?

—      Ммм... Вы, Мария Андреевна, не о том спрашиваете, но... Наша кафедра все еще носит название кафедры славянской филологии, что давно уже не соответствует содержанию работы, и поэтому с будущего учебного года мы разделимся. Но, конечно, это не помешает нам работать дружно...

Раздался голос Эльснера:

—      А известно ли вам, Аркадий Викторович, кто намечается заведующим кафедрой литературы?

—      Нет, это пока никому не известно, — любезно ответил Астаров, проглотив, однако, что-то кислое. — Возможен конкурс... Товарищи, товарищи! Не начинайте шуметь и задавать вопросы! Все это бесполезно, надо спокойно закончить год... Прошу высказываться по повестке! Во-первых, о воспитательной работе, а во-вторых, о состоянии дипломных на пятом курсе. Кроме того, я так и не слышал замечаний о своем докладе...

—      У меня есть замечание, — сказал Гатеев. — Помнится, в сентябре или октябре в вашем тексте были другие цитаты. Вы приводили слова Ильичева?

—      Да, и что же? — спросил Астаров.

—      А сейчас, если я не ослышался, вы назвали Демичева?

—      Да. А вы имеете что-нибудь против?

—      Против слов Ильичева и Демичева — ничего. Я против манеры заменять одни цитаты другими... в одном и том же контексте.

—      Время идет вперед, — строго сказал Астаров. — И мы не стоим на месте. Я работал над этой главой.

—      Вы пересмотрели свое мнение? Или мнение Ильичева?

—      И то, и другое, — ответил Астаров, не теряя выдержки.

—      А вы давно уже начали вашу диссертацию? Интересно, как это осуществляется технически? Вы делаете наклейки? И сколько у вас уже слоев?

—      Вы ищете ссоры, товарищ Гатеев?

—      Нет, я пользуюсь правом задавать вопросы, касающиеся научной работы. Не я создал на кафедре атмосферу разложения, в которой критические замечания воспринимаются как личный выпад

Астаров побагровел.

—      Что вы подразумеваете под атмосферой разложения? Кстати, для ревнителя чистоты языка вы выражаетесь довольно неудачно!

—      Возможно. А как вы назовете среду, в которой пишут анонимные доносы в виде газетных статей и...

—      Довольно! Прошу вас оставить этот тон, он неуместен... Товарищи, есть еще вопросы?

—      Нет, все и так ясно... — саркастически заметил Белецкий. — Давайте говорить о воспитательной работе.

Поговорили гладко, но не успел Астаров отдышаться, как выступила Муся:

—      На третьем курсе чепе. Кузнецова родила дочку абсолютно без всякого отца...

—      Я думаю, это не совсем точно, — отозвался старый Саарман и вопросительно посмотрел на заведующего.

—      Ах, я отлично понимаю и без вас, — отмахнулась Муся, — но тем не менее собрали на колясочку, а профсоюз выдал пособие. А когда староста спросил у Кузнецовой, кто будет платить алименты, она дала ему пощечину.

—      Эт-то характер! — искренне восхитился старый Саарман.

—      Мне такой характер не нравится, — отрезала Муся. — Взялась учиться, так учись, а пощечины давай вовремя.

—      Вы рассуждаете, как благочестивая старушка, — возразила Нина Васильевна. — Личная жизнь учиться не мешает: эта же Кузнецова — очень эрудированная филолог... Почему вы морщитесь, Алексей Павлович? Вы стоите на точке зрения старушек?

—      Морщусь от головной боли. А старушки разные бывают. Я вот одну знаю — она очень эрудированная воспитатель.

Саарман закатился младенческим смехом и закивал Гатееву:

—      Да, да! Он развелся с передовым маляром и женился на хорошеньком трубочисте! Но какой же выход вы предлагаете? Суффиксальный путь не всегда возможен, а...

—      Ближе к делу, товарищи! — сказал Астаров. — Кто еще о воспитании?..

—      В связи с колясочками? — спросил Гатеев. — Да-а. Все было бы в порядке, если бы студент был ребенком, но биологически он взрослый. Жениться? По своему положению он этого делать не должен: иметь семью может человек, зарабатывающий сам, живущий не на стипендию и не в общежитии. Отдавать детей бабушке? Просить пособий? Это приучает к иждивенчеству... Однако как же быть? Отказаться от своей молодости? Не всякому это под силу.