Два рассказа - [9]

Пришли фото, черкни пару слов © Перевод О. Чехова

Принтер жужжал и выплевывал страницы, пока не кончилась бумага. Тогда Адриан взял стопку листов, перенес на стол. Выбрал фломастер из букета карандашей и авторучек, взял распечатки и пошел на кухню.

Адриану было около шестидесяти. Высокий, полноватый, с заметной лысиной, с заурядными, крупными и правильными чертами. Борода с легкой проседью немного старила его, но и придавала серьезности.

Посреди просторной запущенной кухни он остановился, посмотрел на стол, а потом сквозь щель между занавесками — на улицу. Кухонный стол был тщательно вымыт. За окном по Влостовицкой улице ползли трамваи, битком набитые возвращавшимися с работы людьми. Наступали ранние ноябрьские сумерки, и в городе просыпались фонари. Студенты Collegium Antropologicum в печеночного цвета беретах смешивались с прохожими, нагруженными покупками в пакетах с рекламой супермаркетов. Адриан еще раз протер столешницу рукавом, положил листы и принялся старательно подписывать каждый. Делать это приходилось на кухне, поскольку круглый стол в комнате был недостаточно освещен, а письменный загроможден компьютером, визитницей и картонными коробками с конвертами: в одной — с тщательно выведенным адресом и маркой, в другой — только со штампом, сообщающим домашний адрес Адриана.

Пенсия позволяла ему отправлять двести писем в месяц. В мае — начале июня он все закончит, и визитница опустеет.

Уважаемый господин или госпожа, дорогой друг или дорогая — так начиналось каждое письмо. Содержание отправляемых Адрианом посланий было одинаковым, разве что, помимо польского текста, он заготовил копии на русском, французском и английском.

В будущем году мне исполнится шестьдесят один год. Единственное, что у меня осталось от прошлой жизни, — ваши визитные карточки, которые я получил от вас при разнообразных обстоятельствах: в Торуни и Быдгощи, в Варшаве, во время отпусков, проведенных в Польше, и в моих заграничных командировках. Я пишу вам всем в надежде, что хотя бы часть адресов не изменилась.

И к каждой и каждому обращаюсь с одной и той же просьбой.

Вспомни Адриана Рогатко. Вспомни, когда и где мы встретились. Откликнись. Черкни хоть пару слов, пришли фотографию — свежую или старую. Можно через интернет — мой электронный адрес в шапке письма. Вспомни меня, а если окажешься неподалеку, обязательно заходи в гости.

Я одинок, но мне интересны люди. Что у тебя, как сложилась твоя жизнь? Я прожил хорошую жизнь, хуже стало только в последнее время. Два года назад меня покинула Рена, моя жена. Дети ушли с ней. Это нормально — они ведь не от меня, хотя дочка, Эля, несколько лет назад согласилась взять мою фамилию. Ярек остался Млыновичем, а она захотела стать Эльжбетой Рогатко. Моя жена Рена вернулась к Млыновичу — своему бывшему. С которым венчалась в церкви. Можно сказать, что это тоже нормально: вернулась к нему, когда узнала, что он очень болен. Когда он написал: «Я умираю». Опухоль, метастазы, химия, облучение. Он был болен, одинок и на самом деле умирал. А она ведь поклялась, что не оставит его до самой смерти. Когда-то поклялась. Вернулась к нему, мы обсуждали это и так и сяк. Он тоже клялся, что не оставит ее до самой смерти — оставил с двумя маленькими детьми, и пропал на двадцать с лишним лет. Ни разу не появился. Работа за границей, новая жена-голландка, новые дети — вроде какие-то дети там были. Бросил Рену — казалось бы, с чего ему ждать прощения?

Ему лучше. Теперь стало лучше. Это очень важно. Мне часто приходит в голову постыдная, глупая мысль. Я мог бы желать ему смерти, когда Рена уходила. Мог бы сказать, когда она уже собрала вещи и уехала: «Пусть Млынович умрет, тогда верну ее, и детей тоже». Я никогда не желал ему смерти. А глупая моя мысль такая: «Он выздоровел благодаря тому, что я ни секунды не желал ему зла».

Оставим в покое Млыновичей. Он поправляется, она о нем заботится; раскаяние и прощение. Ярек и Эля учатся в Гааге, у них все в порядке. Почти не дают о себе знать, да у них, наверное, и нет особых новостей. Грех мне жаловаться. Я их воспитывал, принял как родных — и почти двадцать лет они меня радовали. Они были хорошими детьми, и ко мне хорошо относились — я ими гордился.

Рена ушла два года назад. В прошлом году я тоже болел, тяжело. Но не настолько, чтобы она вынуждена была ко мне вернуться. Впрочем, я не афишировал свою болезнь, сам справился. Лишился сбережений, квартиру пришлось поменять на меньшую, но у меня приличная пенсия, и я умею вести хозяйство. Столько лет этим занимался, прежде чем встретил Рену.

Новая квартира ближе к центру, я в ней все устроил удобно — иначе не стал бы приглашать. Не разыскивал бы вас, дамы и господа, знакомые и коллеги, если бы не был уверен, что кому-то могу быть полезен. Я не больной, не слабый, не бедный. В начале письма сказал, что жизнь в последние годы складывается не слишком гладко. Но у меня есть кое-какой запас оптимизма, который еще упрочился бы, если бы я мог им поделиться.

Адриан с легкостью написал это письмо. Разумеется, за исключением последних двух предложений, над которыми он мучился почти две недели, придумывая бессчетные неудачные варианты. Пока не наступил установленный им самим для завершения письма срок, и тогда он выбрал первый попавшийся вариант, не сильно уступавший остальным.