Два Пакистана - [66]

Союз пакистанских писателей владеет в Дакке небольшим домом, расположенным в саду Бенгальской академии. Здесь, в читальном зале, проводятся собрания писателей. Народу на эти собрания приходит немного. Когда я пришел сюда в первый раз, то увидел лишь около 20 литераторов. Заседание началось довольно поздно, а около шести часов, повинуясь немому жесту председательствующего, большинство участников вдруг поднялись и вышли на веранду. Я заинтересовался, что они там делают, и увидел, что они стоят на коленях, обратившись к западу, и молятся. Лишь несколько молодых писателей остались за столом. После окончания молитвы собрание продолжило работу. Но здесь не обсуждались ни проблемы творчества писателей, ни их тревоги и заботы. Мы прослушали воспоминания Нестора восточнобенгальских публицистов об истории развития мусульманской прессы в стране, а также доклад о типологии сказок молодого фольклориста, только что вернувшегося из Соединенных Штатов Америки.

И все же я любил ходить на собрания пакистанских писателей. Здесь я впервые встретился с Мухаммадом Шахидуллахом, в прошлом профессором санскрита и сравнительного языкознания Даккского университета, сейчас он на пенсии. Это невысокий старик, с белоснежной бородой и глазами, в которых светится живой ум. Мне многие говорили, что он один из самых образованных и интеллигентных людей в Восточном Пакистане.

Я несколько раз был у Шахидуллаха дома, и каждый раз он рассказывал мне много интересных случаев из своей жизни. Языкознанием он стал увлекаться еще в юношеском возрасте и поступил в Калькуттский университет с твердым намерением заниматься лингвистикой и изучением санскрита. Но он был мусульманином, и профессора-брахманы отказались принять его в свои группы. Они заявили, что санскрит — язык священных рукописей и его могут изучать лишь индусы высших каст, а мусульмане должны довольствоваться арабским и персидским языками. К счастью, ректором Калькуттского университета был А. Мукерджи, передовой человек, страстью которого было отыскивать и поддерживать талантливых людей среди индийских студентов. И ему везло. Ведь это он рекомендовал заниматься философией нынешнему президенту Индии доктору Радхакришнану, а физикой — будущему лауреату Нобелевской премии Раману. Он же заметил и Шахидуллаха, но даже ему не удалось преодолеть сопротивление брахманов, отказавшихся преподавать санскрит мусульманину. Тогда А. Мукерджи обеспечил Шахидуллаху стипендию для изучения санскрита в Сорбонне. Шахидуллах изучил священный язык древней Индии и впоследствии стал профессором санскрита в Даккском университете. Но после того как Шахидуллах ушел на пенсию, никто из его учеников не смог занять его кафедры, ибо изучение санскрита в Даккском университете по политическим соображениям было запрещено.

Профессор Шахидуллах владеет прекрасной библиотекой, являющейся как бы экспозицией его обширных лингвистических познаний. Он каким-то чудом ориентируется среди своих книжных полок, заставленных тремя рядами томов, ибо он сразу же нашел «Историческую чешскую грамматику» Гебауэра, «Критские надписи» Б. Грозного и пражское издание «Психологии» Авиценны. Я ему подарил миниатюрный вимперкский Коран.

Когда я приходил к нему домой, то каждый раз встречал там его учеников, которых Шахидуллах угощал чаем, бенгальскими сладостями, рассказывая остроумные истории, запас которых у него неистощим. Моего учителя Мансуруддина он всегда встречал объятиями, зарываясь своими усами в его пожелтевшую бородку.

По сравнению с домом Шахидуллаха квартира проф. Мансуруддина показалась мне бедной. В одной из кривых улочек квартала с прекрасным названием «Шантинагар» — «Город мира» — находилось жилое строение, состоящее из двух комнат и деревянной пристройки. Здесь и жили пять человек семьи Мансуруддина. В «наружной» комнате, куда имели право входить гости, стояли простой деревянный стул и стол, здесь же находилась небольшая библиотечка. Когда гостей было больше, для них прямо на полу стелили соломенные рогожки. Здесь же мы собрались, когда мой учитель праздновал обрезание своего старшего внука. После небольшого импровизированного концерта, данного силами нескольких друзей, мы перешли в другой дом, принадлежащий одному из родственников Мансуруддина. Здесь было просторнее и можно было расставить угощение, этого требует старый добрый обычай.

Это было очень забавное зрелище — на полу, посередине комнаты, стояла огромная миска с пловом, сладким рисом, изюмом, миндалем и фруктами. Босые гости образовали широкий круг, а отец виновника торжества накладывал на банановые листы, лежащие перед ними, новые и новые порции. Кто-то приходил, кто-то уходил, многие даже не были знакомы, но законы гостеприимства не позволяют кого-нибудь оставить без угощения.

Во время этих встреч я убедился в правоте моих друзей, утверждающих, что по сравнению с кастовым делением индуизма ислам намного более демократичен. Это чувствовалось даже по тому, как разговаривали между собой люди, принадлежащие к разным общественным слоям. Единственное, что внушало здесь бесспорное уважение, был возраст. Поэтому богатый племянник Мансуруддина разговаривал с беловласым стариком, одетым очень бедно, с глубоким почтением.