Два моих крыла - [38]
Евдокия на такие вольности смотрела своеобразно: Настену не осуждала, на слова ее не обижалась, каждому свое. И снова приходила в клуб, на люди, поглядеть на чужой пир, на чужое счастье.
Были у нее на небе три любимые звездочки, приметила которые еще в пору молодости, когда с Федькой за деревню уходила. Назвала их про себя кичигами[1]. Откуда пристало это слово — не помнит. Кичиги да кичиги. В два ночи, бывало, когда уходить домой пора, а Федька все не отпускает, и самой уходить не хочется, — кичиги глядят немного свысока: ну, мол, чего медлишь, Дуняша? Так и толкают в спину. В четыре они уж совсем низко, будто падают.
Теперь, когда в двенадцать часов Евдокия из клуба идет, высоко прямо над ней стоят кичиги, холодные, не ее. Кому-то другому сладкое беспокойство посылают.
Иногда возвращались они из клуба с Настеной. Шли-шли молча, все уже переговорено, все друг про дружку известно, и вдруг Настена, обняв Евдокию, бросала в ночь, в небо частушку:
Евдокия пыталась было угомонить подругу, да куда там! Увидев, как из окна выглянула чья-то голова, Настена останавливалась и, уперев руки в бока, шла на это окно.
— Эк тебя разрывает, Настасья! — пробурчит голова, и створки со скрипом закроются.
— Уеду я в город! — скажет Настена. — Душно мне тут, тошно. Может, взамуж выйду, может, еще детей нарожаю. Ты посмотри, какое у меня тело, а? Гнусь на свиноферме, ломаю себя, а ему ничего-ничегошеньки, ты погляди, какая я, погляди. Что они, мужики-то, слепые, что ли? На лешака мне мой дом, корова, если нож в горло в него заходить? Виновата я разве, что Митька, Митька-то мой, теплиночка моя, вместе с трактором под лед ушел? Да как бы я на ту пору была там, да рази же я не бросилась за ним? Да пропади они все, синим пламенем сгори, мужики, только б Митьша жив остался, хоть на поглядочку мне, моим деткам. Сиди бы он чуркой под божницей, всю б работу сама сробила, только б Митьша в избе хоть цигаркой подымил…
Настена смахивала ладонью слезы, заглядывала в Евдокиины глаза, находила в темноте ее руку, потом молча уходила к своему дому.
Где-то у самой реки играли на гитаре, так себе играли, тра-ля-ля, не забористо, густо брякали струны, вот и вся игра. Но Евдокия не торопилась в ограду. Мысли текли тягуче, и кичиги за это время тоже не страгивались с места. Она привычно удивлялась тому, что раньше час летел минутой, а теперь все наоборот. И спешить-то некуда, и мать ничего не скажет, хоть с зарей приди. Кровать вот в горнице пышно заправлена, по месяцам топорщится накрахмаленными боками, а Евдокия придет и повалится либо на голбчик, либо в боковушку, рядом с матерью, на старую кровать, где мать отдыхает в пору нездоровья. Мычит в пригоне корова, гуси под домом гоношатся. Привычно все, звуки знакомые, даже известно, как ветер в разных углах ограды подувает. Подойдет Евдокия к колодцу, вытянет бидон с молоком, напьется до ломоты в зубах, и свернется еще один день.
Поутру, еще не успевал дым над избами взвиться, а на ферме уж брякали ведра, и, когда хрюкающая и орущая братия понемногу утихала, отвалившись от колод, женщины собирались у кормокухни, начинали судачить про житье-бытье. Какая-нибудь, закончив повествовать о своем непутевом муженьке, со вздохом говорила: «Хорошо Евдокии: не бита, не ругана, пьяным мужем не пугана. Живет себе припеваючи!» А вечером подхватывалась и торопилась скорее домой, гоношить «непутевому» ужин.
Разговоры такие велись ежедневно, и Евдокия внимание на них перестала обращать. В глубине души лишь жило всегда желание вот так же бежать к своему «непутевому».
Зимой, перед Новым годом, остановился возле Евдокииного дома «Москвич». Из него вывалилась с узелками и узелочками Евдокиина тетка, что жила в городе, а следом за ней, неторопливо захлопнув дверцу, вышел мужчина. Евдокия в это время хлеб пекла, с деревянной лопаты ловко на печной под калачи укладывала. Хоть и продавали в колхозной лавке привозной хлеб, она и мать не ленились свои калачи печь. Свой-то хлеб ноздристый, духмяный, долго в холстине свежим лежит.
Не слышала Евдокия, как машина подъехала, лишь когда в сенях затопали, отряхивая снег, вышла в горницу.
— Эк жмет, нечистая сила! Градусов под тридцать, ежели не шибче. — Тетка расцеловалась. — Ну, племянница, здравствуй! Принимай гостей из дальних волостей.
Евдокия любила тетку, еще в детстве та привозила ей штапеля на платье, гостинцы городские, проводила у них свой отпуск, вспоминала брата, отца Евдокии. Зимой же тетка никогда отпуска не брала, тем острей любопытство — чего это вдруг наведалась?
— Привечай, чего растопорщилась? — снова разулыбалась тетка.
Дверь отворилась, и в клубах морозного пара на порог ступил мужчина, незнакомый.
Словно кто взял и с печного пода высыпал Евдокии под ноги пригоршню раскаленных углей. А сердце толкнулось в груди и рассыпалось по всему телу. Еще не зная, отчего это так, Евдокия подняла глаза на вошедшего. Он на нее смотрел неожиданно открыто, испытующе, остро. Будто сразу хотел узнать ее всю, понять в ней что-то раз и навсегда.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе закрыли тюрьму. Из ее ворот вышли последние обитатели — рецидивист Сергей Дурнов — Мокруха, карманник Иван Одинцов — Цыган, наводчица Ольга Лихова.Осень. Чтобы осмотреться, восстановить связи с преступным миром и переждать зиму, они соглашаются идти работать на завод. А заводской коллектив — это среда, в которой переплавляются и закаляются характеры, все скверное, мерзкое сгорает, всплывает пеной на поверхности.Тревогой автора за каждого героя проникнут роман о людях с трудной судьбой и сложными, противоречивыми характерами.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Снег уже стаял, но весенние морозцы сковывают землю.В ночную тишину падает надсаживающийся пьяный крик:– Пота-а-пыч!.. А-а-ать? Пота-а-апыч!..».
Жизнь деревни двадцатых годов, наполненная острой классовой борьбой, испытания, выпавшие на долю новых поколений ее, — главная тема повестей и рассказов старейшего уральского писателя.Писатель раскрывает характеры и судьбы духовно богатых людей, их служение добру и человечности.