Два интервью с Александром Зиновьевым - [2]

Так что, помимо основной профессии, я был специалистом по интеллигентскому фольклору. Моим амплуа были антимарксистские анекдоты-шуточки, такого же рода советские и целая серия коротких рассказов. Поэтому, когда я стал писать «Зияющие высоты», я просто включил туда все, что у меня хранилось в голове. Ничего этого я не записывал. Это была первая книга. В литературе я не был известен, писателем не считался, членом Союза писателей не был, диссидентом тоже не был. И поэтому, когда вышла первая книга — и вдруг такой успех, они все буквально просто заледенели, в том числе и русская эмигрантская среда. Так называемая «русская» — фактически этнических русских там было раз-два и обчелся. Из тех, кого я там знал, русским только Владимир Максимов был и еще я.

Вот так прошла вся эмиграция. Я, по существу, прожил в дремучем одиночестве все эти годы.

«…ПО-РУССКИ РУБАХУ РВАНУТЬ НА ГРУДИ»

— И вот теперь вы возвращаетесь. Это ваше решение?

— Конечно, это было наше решение.

— А почему вы решили вернуться и почему именно сейчас?

— Я давно хотел вернуться. В 1 990 году кончился срок моего наказания, как раз 1 2 лет прошло, и горбачевским указом мне вернули гражданство. Изображают это дело как милосердный жест Горбачева, но это не так. Я по закону должен был вернуться, но обстоятельства стали складываться так, что мое возвращение сильно затянулось. Я не принял горбачевизм. Что это такое — мне было ясно с самого начала. Я опубликовал такие книги, как «Катастройка», «Горбачевизм» и другие с критикой уже этого режима.

Потом у меня была встреча с Ельциным во время дискуссии на французском телевидении, где я очень резко высказался о нем. Он тогда везде говорил, что он против привилегий, а я сказал ему: «Вы будете еще хуже». Он сказал: «Брежнев был маразматик», а я в ответ: «Погодите, с вами будет то же самое!» Это все записано на пленку. И после этого возвращаться в Россию? Мои книги продолжали бойкотироваться в России, и мне было даже небезопасно возвращаться сюда. Между прочим, пока мы жили на Западе, было два покушения на меня и две попытки похищения. Нас все время терроризировали так или иначе, шли угрозы одной дочери, потом и другой.

Но года три назад мы приняли твердое решение: возвращаемся! Запад стал уже невыносим. Однако возникли житейские трудности: квартиру, которую забрали при выезде, нам не возвращали, а средств на новую у нас не было, и все это тянулось и тянулось… В конце концов квартиру мы получили на льготных условиях благодаря Лужкову, усилиям других. Рыжков принимал участие, Зюганов, Бабурин — из Государственной думы, и была подмога от московских властей. Нам квартиру продали, но на льготных условиях. И на этом спасибо. Она в ужасном состоянии, ее ремонтировать надо. Но как только кончится ремонт, мы вернемся.

— Александр Александрович, 21 год назад вы уезжали, как тогда вы считали, с «зияющих высот» СССР. А на какие «высоты», российские, вы сейчас, по вашим оценкам, возвращаетесь?

— Ситуация в России мне хорошо известна. Я думаю, что она мне известна даже лучше, чем российским исследователям-социологам, политологам и так далее. Я не политолог, поэтому, скажем, политологический аспект мне неизвестен. Но с социологической точки зрения я на Западе имел неограниченную информацию о России. У меня сохранялись связи с массой учреждений. Я мог получить любые газеты, даже районные, с любого лопушочка Советского Союза и затем России. Причем информация была уже обработанная, «экстракт» — выдержки из статей, книжек. Любые данные на любую тему. Причем информационная техника там поставлена исключительно четко. Часто я приходил, просил данные по такой-то теме, это все стоило денег, конечно, зато через какое-то время — пожалуйста! Вся информация — как на блюдечке. Так что ситуацию в России я знал и знаю из достоверных источников.

— А все-таки, куда вы возвращаетесь? В какую страну?

— Тут нужно принять во внимание мое психологическое состояние. Я с ранней юности воспитывался как идеальный романтический коммунист. Это не член КПСС. А что такое идеальный романтический коммунист, могу сказать словами Маяковского: «…И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести: мне ничего не надо!» Меня как романтического коммуниста советское общество устраивало полностью. В особенности мне импонировало отсутствие частной собственности. И для меня самым большим ударом на Западе была частная собственность. Величайшее достижение коммунизма — освобождение людей от кошмара частной собственности. В СССР это было сделано. И я это принимал безусловно.

Как бы плохо ни жилось мне в советском обществе, но я все равно был советским человеком. Я получил первоклассное образование, несмотря ни на что, имел неограниченный доступ к культуре. Мы, русские люди, всегда, а в советский период в особенности, были разговорщиками. Такого общения, которое было у нас, нигде больше не было и нет. Была в стране, в Москве, в особенности, такая интеллектуальная среда, которая появится, быть может, еще только через тысячу лет. Это невероятно, но это было! Высокообразованные, культурные люди, которые ходили чуть ли не в тряпье, жили в маленьких комнатушках, но они были на уровне высочайшей культуры современности. Были академики и членкоры, которые жили в однокомнатных квартирах или даже в комнатушках под лестницей. Я имел мировую известность, меня включали в число трех крупнейших логиков мира, мои научные работы издавались на многих языках по всей планете, я имел приглашения на работу со всей планеты и все прочее. Но у меня не было своего жилья, я снимал комнатушки и углы, и мне даже мысль не приходила, что может быть иначе. Мы вот впервые получили однокомнатную квартиру, когда с Ольгой Мироновной поженились, а мне было уже 45 лет.