Два гренадера - [4]

Шел снег, большие хлопья кружились в воздухе и медленно оседали на землю. Когда Шубкель с Йонасом добрались до Линденфельса, начало уже смеркаться. Приятели заглянули в корчму — передохнуть немного и согреться парой стаканов шнапса.

За всю дорогу они не обменялись ни словом. Только когда проходили через Штирбах, капрал спросил:

— Может, зайдем к моим, поужинаем?

Окна Йонасова дома были ярко освещены, за столом сидела его мать, старший брат со своей женой и дети. Но Шубкель покачал головой.

— Не один двор должен будет сгореть, — проворчал он угрюмо. — Может, и ваш тоже…

— Что с того? — возразил Йонас. — Усадьба принадлежит брату, а мое дело гренадерское.

Капрал думал, что Шубкель пойдет вверх по дороге, ведущей к Шнеллертсу, однако они остались в долине Кайнсбаха, а потом свернули направо, через заснеженные луга, к Халям, деревушкам-близнецам — как имели обыкновение ходить жители Роденштайна, чтобы сократить себе дорогу.

Тем временем настала ночь, и звезды напару с молодым месяцем голубовато сверкали сквозь снеговые тучи над белой равниной. По обе стороны ее грозно темнели поросшие лесом горы, чью суровую мрачность не мог смягчить серебрящийся покров на елях и буках. Было безветрено и морозно.

Неподалеку от Халей стоял на лугу безлистый кустарник, бросая на белизну резко очерченные, тонкие черные тени. Здесь Шубкель остановился и, буркнув: «Принимайся, капрал, за работу!», начал руками разгребать снег, пока не обнажилось круглое пятно в поперечнике с рост человека… Потом он пошел в лес за околицей и вернулся с охапкой валежника. После этого Шубкель начертал ножом на снегу всякие буквы и знаки. Все это проделал он молча, без единого слова, только раз засмеялся и промолвил язвительно: «Ну, приятель, нынче ты изведаешь другой страх, какого не нагнать ни фельдфебелю, ни капитану, ни даже самому ландграфу!»

— Делай свое дело! — отмахнулся Йонас, — Это мой страх — не твой, а я уж с ним как-нибудь управлюсь!

Шубкель покачал головой, разжег огонь и подвесил над ним медный котел, в который набрал снега, чтобы он растопился. Когда вода закипела, он побросал туда всякие предметы — Йонас не мог распознать, что это такое — и принялся творить заклинания. Однако напрасно капрал пытался разобрать, что за слова бормочет его приятель сквозь стиснутые зубы, уставив пристальный взгляд на котел, пламя и дым. Маленькая собачка сидела рядом на снегу и доверчиво смотрела на своего господина.

Вид у Шубкеля был точно у человека, занятого тяжкой работой, и вскоре лоб его покрылся крупными каплями пота.

— Ляг на землю и приложи к ней ухо! — велел он Йонасу.

Капрал повиновался и услышал сперва смутные, слабые шорохи, затем скрипы, тяжелую поступь и бряцание.

— Это седлают коней, — промолвил Шубкель. — Ты не передумал? Я еще могу их остановить.

Но глаза капрала мрачно блеснули.

— Пусть будет война! — отвечал он упрямо.

И Шубкель продолжал творить заклинания.

Чуть позже он сказал:

— Вот уже всадники ставят ногу в стремя. Подумай хорошенько: пока есть время, не отослать ли мне их назад?

Однако Йонас твердил свое:

— Пусть будет война!

Пока Шубкель бормотал слова заклятия, он лежал, прижавшись правым ухом к холодной сырости немного оттаявшей от жара костра земли, и взгляд его был устремлен на пламя. Скоро живая, трепетная яркость огня так приковала к себе глаза капрала, что он уже не мог оторваться. Будто издали, дошел до него голос Шубкеля, проговоривший со вздохом:

— Сейчас они пустят коней в галоп. Но еще в моей власти заставить их поворотиться…

На этот раз Йонас ничего не ответил. Он слышал нарастающий топот, однако больше не обращал на него внимания, ибо все его чувства были устремлены к огню. А тот вдруг дрогнул и заметался — голубоватый, кроваво-красный и бледно-желтый, и над колеблющимися его языками, словно траурный флер, расстелился черный дым. Потом вверх ударил ослепительный столб пламени, заполняя собой горизонт, и захлестнул багровым заревом небо и землю, весь мир.

Из жара и дыма выросли три гигантских фигуры, три всадника, и понеслись над кружащимся земным шаром: один был с короной, на белом коне, другой — с мечом, на рыжем, и третий — с весами, на черном. И поднялся великий стон от всех народов, содрогнулись горы и рухнули во прах города, и башни разлетелись на осколки, будто стеклянные сосуды, и пополз тяжкий смрад от пожарищ и трупов — добычи червей, и вот все крики поглотили громовые раскаты труб — и тогда раздался глас: «Се великий и ужасный день, день гнева Господня. Отныне время прекратит течение свое!»

И тут Йонас лишился чувств…

Он пришел в себя совершенно разбитый; ему казалось, будто промчались целые годы. Приподнявшись, он увидел заснеженный луг и темные дома близнецов-деревушек в объятиях гор по обе стороны Кайнсбахской долины; у мирно потрескивавшего огня сидела черная собачка, а над ним, стоя на коленях, склонился Шубкель. И сердце Йонаса охватила жаркая радость при мысли о том, что мир стоит невредимый, и зимы по-прежнему будут обильны снегом, а лето — хлебами. Но тут он услышал, как Шубкель промолвил: «Теперь они в лесу». И маленькая собачка, жалобно скуля, поползла прочь, и шерсть ее — до последнего волоска — встала дыбом.