Два года после конца - [3]

Не успели принять и пакет экономических законов, поставленный в план не состоявшейся осенней сессии 1993 года под общим грифом "программа Соколова". Принятие этого пакета законов резко переменило бы экономическую ситуацию. Отказ от давящих гайдаровских налогов, использование неналоговых источников финансирования, увеличение доходов бюджета, удешевление кредита и расширение инвестиций уже к 1995 году дали бы резкий подъем производства и уровня жизни. Не успели.

Не успели потому, что пришло 21 сентября.

Этот день навсегда останется черной датой в русских календарях. Проправительственные историки и журналисты пытаются представить события конца сентября 1993 года как столкновение между законодательной и исполнительной властью. В действительности юридическая и политическая суть событий была иной. Президент Б.Н.Ельцин подписал 21 сентября Указ о приостановке действия Конституции. Он давал присягу на этой Конституции и изменил присяге. Конституция предусматривает на этот случай автоматическое прекращение полномочий Президента. Собравшийся в ту же ночь Конституционный Суд подтвердил этот факт, что было юридическим прекращением полномочий Б.Н.Ельцина. Я присутствовал на заседании Верховного Совета, где об этом было сообщено. Верховный Совет принял констатирующее ситуацию постановление. После этого согласно Конституции к исполнению обязанностей президента приступил А.В.Руцкой.

Будучи уже частным лицом Б.Н.Ельцин и его группировка совершили государственный переворот против всех ветвей законной власти. Против законного Верховного Совета, законного президента и Конституционного Суда. Это - юридический факт, который будет признан любым беспристрастным судом. Вскоре после этого были уничтожены все предусмотренные конституцией органы местной власти.

Два года мы живем без законной власти. У нас нет законного президента, нет парламента, нет законного правительства. С юридической точки зрения послеоктябрьский режим не является правопреемником Российской Федерации - России, и поэтому может быть признан только в качестве оккупационного. Даже фиговый листок его "Конституции" не был утвержден даже в рамках им же придуманных правил игры. Избранная по изданному новоявленным диктатором "Положению" Дума так же не имеет никакого отношения к законности. "Конституционный суд" укомплектован ставленниками нового режима.

Но впрочем, юридическая сторона дела не имеет особого значения в стране, где никогда не чтили закона. Мечта расстрелянного Верховного Совета о правовом государстве осталась мечтой, хотя ему и удалось сделать существенный шаг на тернистом пути к ней. Жить, в принципе, можно и при оккупационном режиме. Жить можно и в урезанной вдвое стране. Жить можно и в голоде. Страшнее другое. Страшнее всего жить во лжи.

Весь 1993 год российская пресса дружно выливала потоки грязи на Верховный Совет. Каждое лыко ставили ему в строку. Каждая статья о Верховном Совете пестрела словечками, заимствованными из 1937 года. Смрадное дыхание тоталитаризма клубилось у стен Белого Дома. Неправда, что все журналисты были специально куплены мафией, и за большие деньги опорочивали Парламент. Мзду за это получали лишь немногие деятели из центральных газет. Остальные делали это по убеждению. Ненависть их была искренней и неистовой. И такой же искренней и неистовой была их ложь. Один журналист из "Московских новостей" в 1994 году взахлеб хвастался мне, как они вечером 21 сентября бегали по Белому Дому, оскорбляя всех депутатов и пытаясь спровоцировать их на драку, чтобы к утру написать репортаж о зверском избиении свободной прессы депутатами. Парень сам родом из Ярославля, работал там на телевидении, депутат облсовета, вроде бы и не неудачник, считает себя демократом. В его голову даже не приходила мысль о низости такого образа действий. Он живет в этом аморализме, как рыба в воде.

Я даже не пытался объяснить ему глубину его падения, поспорить с ним. Я понял, что он живет в другом мире, что дышит он другим. Он никогда не знал любви, его ведут злоба и дух разрушения. Они так естественны для него, что он никогда не осознает степень своей ненормальности. Для него ненормальны как раз мы, стремящиеся к делу и созиданию.

Он удивлялся, что никто не поддался на провокацию, не заехал ему в морду. Всем было настолько не до него, все были чем-то заняты, а он не понимал - чем. Он убеждал меня, что для победы демократии все средства хороши, что он защищал от депутатов свободу прессы (хотя вроде бы, именно депутаты и приняли закон, давший прессе эту свободу).

Светило солнце, мы мирно беседовали под шум фонтанов ВДНХ, но я отчетливо видел, как рядом открылось маленькое окошко в ад, и как ужас и смрад этого ада по капле просачивается в наш мир. Я не испытывал страха, я не испытывал омерзения. Я спокойно наблюдал эту одержимость и возблагодарил господа за то, что мирскими дорогами меня вела и ведет его рука, что он избавил меня от звериной этой ненависти, от злобности вечных неудачников, от ненависти и подлости, за то что он подарил мне способность верить и творить.

Я видел ад. Его огонь был близко, но он не опалил ни меня, ни моей души.