Два года на палубе - [3]

Маленький бриг шел круто к ветру и лежал, как мне тогда показалось, почти на борту. Сильная встречная волна била о штевень с грохотом парового молота и, влетая на палубу, окатывала нас с головы до ног. Марса-фалы были отданы, большие паруса полоскали, ударяясь о мачты и хлопая с громоподобным шумом; ветер свистел в такелаже; незакрепленные снасти хлестали по воздуху; непрестанно слышались громкие, непонятные для меня команды; матросы тянули снасти, до хрипоты в глотках выводя странные, замысловатые куплеты шанти [3].

В довершение всего я еще не успел «оморячиться», испытывал ужасающую тошноту и едва стоял на ногах, держась за какие-то предметы в кромешной темноте. Таково было мое состояние, когда мне приказали лезть наверх (впервые в жизни), чтобы брать рифы у брамселей.

Теперь уже и не представляю, как мне это удалось. Я держался за рей изо всех сил. Пользы от меня было немного. Хорошо помню, что на марса-pee меня несколько раз охватывали приступы тошноты и мой желудок судорожно опорожнялся в черноту ночи. Тем временем на мачтах все было приведено в порядок, и нам разрешили сойти вниз. Это не показалось мне большим благом, так как хаос и неописуемо тошнотворный запах перекатывавшейся в трюме воды делали кубрик ничем не лучше холодной и мокрой палубы. Я много читал о пережитом в море другими людьми, но теперь мне казалось, что их беды не идут ни в какое сравнение с моими страданиями. Ведь в добавление ко всем напастям я ни на минуту не мог забыть, что началась лишь первая ночь двухлетнего плавания.

На палубе было не легче. Помощник капитана непрестанно отдавал команды. Кажется, он говорил, что двигаться полезно. Я был согласен на все, лишь бы выбраться из ужасного кубрика. Когда к горлу подступала тошнота, я подходил к люку, высовывал наружу голову и получал мгновенное облегчение, как от лучшего рвотного средства.

Так продолжалось два дня.

Среда, 20 августа. Сегодня утром наша вахта была с четырех до восьми. Выйдя на палубу, мы увидели, что все сильно изменилось к лучшему. Ветер и море успокоились, появились яркие звезды. Изменилось и мое самочувствие, хотя я все еще был очень слаб от морской болезни. Стоя на шкафуте с наветренного борта, я наблюдал за постепенным зарождением дня и первыми полосами ранней зари. О восходах в море написано очень много, но ни один из них не может сравниться с утром на суше. В море недостает пения птиц, говора проснувшихся людей, первых скользящих лучей солнца, освещающих деревья, холмы, колокольни и крыши домов, — всего, что так оживляет и одухотворяет рассвет. Здесь нет никакого пейзажа. Восход солнца в море являет собой непревзойденное — тоскливое и печальное — зрелище.

В первых серых полосах, протянувшихся вдоль горизонта и отбрасывающих едва заметный свет на поверхность вод, есть нечто меланхолическое; в сочетании с беспредельностью океана и его непостижимыми глубинами рассвет вызывает чувства одиночества и щемящей тоски, с которыми не может сравниться ничто другое в природе. Постепенно, по мере того как свет становится ярче, меланхолия проходит, и когда встает солнце, начинается обычный день в море.

Мои размышления были прерваны командой помощника: «Пошел все на бак! Баковую помпу изготовить!» Я понял, что здесь не полагается мечтать и мы должны браться за дело, как только начинает светать. Вызвав наверх всех «бездельников», а именно плотника, кока и стюарда, и вооружив помпу, мы принялись скатывать палубу морской водой. Эта процедура совершается в море каждое утро и занимает около двух часов. У меня едва хватило сил, чтобы выдержать ее до конца. Когда мы справились с этим, пролопатили палубу и уложили все снасти в бухты, я уселся на запасное рангоутное дерево в ожидании семи склянок, служивших сигналом к завтраку. Вахтенный помощник, заметив мою ленивую позу, велел мне смазать грот-мачту от топа до палубы.

Судно все еще немного покачивало, а я уже три дня ничего не ел и хотел было ответить, что не лучше ли приняться за дело после завтрака, но понял — надо именно сейчас «брать быка за рога», и если я проявлю хоть малейший признак малодушия или нерасторопности, то сразу же и окончательно погибну. Поэтому ничего не оставалось делать, как взять ведерко с салом и лезть на бом-брам-стеньгу.

Качка, которая усиливается, чем выше вы поднимаетесь, запах сала, раздражавший мое утонченное обоняние, сызнова вывернули мой желудок, и я немало радовался, когда закончил работу и вернулся на относительно устойчивую палубу. Через несколько минут пробило семь склянок, был вытравлен лаг, вызвана вахта, и мы отправились завтракать. Не могу не вспомнить здесь совет нашего простодушного африканца-кока. «Теперь, парень, — сказал он, — тебя как следует вычистило и у тебя в трюме не осталось ни капли береговой воды. Ложись-ка на другой галс и принимайся за добрую и здоровую солонину. Даю слово, на ребрах у тебя нарастет и ты будешь ничем не хуже других еще до того, как мы подойдем к Горну». Его совет пригодился бы и многим пассажирам, которые пробавляются бесполезными деликатесами, заготовленными специально на случай морской болезни.