Два года из жизни Андрея Ромашова - [5]

— А ты уж больно веселый, как я погляжу, — сердито буркнул Андрей. Радоваться-то чему? Беляки на носу…

Вид у Золотухина был действительно бодрый: кожаная фуражка на затылке, старая, потрескавшаяся, пожелтевшая кожанка распахнута, а под ней — сине-белые полосы матросской тельняшки. Сверкает ярко начищенная бляха на матросском поясе, и болтается на длинных ремешках чуть ли не до колена наган в черной кобуре. И вся крепко сбитая невысокая фигура, смуглое, скуластое лицо оперуполномоченного выражают непреодолимую энергию, а от узких черных глаз остались, казалось, одни щелочки.

— Чего унывать-то? Я вон сегодня ночью одну такую операцию провел куда там! А беляков погоним, не бойся.

Бывший матрос-балтиец за эти два месяца стал буквально кумиром Андрея. Золотухин ведь быстрее и лучше всех раскрывает самые запутанные дела. Бандиты боятся одного его имени. Андрей мечтал вместе с Никитой участвовать в его рискованных операциях. «Освойся да подрасти и подучись», — отвечал на его просьбы Лесов.

В приемную быстро вошел высокий худой человек с папиросой под пожелтевшими от частого курения пышными усами — наконец-то товарищ Лесов. Председатель губчека что-то говорил, размахивая правой рукой, как рубил, своему заместителю Крайнову — плотному, коренастому, немолодому рабочему заволжского завода.

— А-а, Ромашов, заходи. Что скажешь?

Андрей покосился нерешительно на зашедших вместе с ним в кабинет Крайнова и Золотухина, но, увидев ободряющий кивок Лесова, быстро вытащил из кармана пачку сторублевых кредиток и осторожно положил на стол:

— Во-от… Здесь точно пять тысяч, я считал.

— Знаю, знаю, мне Широков сказал. Ну-ка, сынок, давай подробнее. Садитесь, вы тоже нужны, — сказал Лесов сотрудникам.

Он внимательно выслушал рассказ Андрея и, задав еще несколько вопросов, коротко заключил:

— Ну что ж, получилось у тебя в основном как надо — если, конечно, учесть, что чекист ты начинающий. В общем, будет время — тебе Золотухин объяснит, что и как в таких положениях следует делать. — Затем, обратившись к товарищам, председатель губчека добавил: — Привыкли получать за деньги все и думают, что купили парнишку. Поняли, в чем дело?..

Крайнов и Золотухин молча кивнули.

— Значит, вот тебе, Ромашов, пятнадцать бланков. — Вынув их из стола и отсчитав нужное количество, Лесов стал ставить на них печать. — Отнесешь и положишь, куда условились.

— Но как же, Григорий Ефимович?.. — недоуменно начал Андрей.

— Так надо, ясно? — прервал Лесов. — А потом вернешься сюда и пойдешь на операцию вместе с Золотухиным.

— Ясно, товарищ председатель! — вытянулся, расплывшись в улыбке, Андрей и, схватив пачку бланков, вылетел из кабинета.

— Заверни их. И аккуратно там, незаметно! — крикнул ему вдогонку Лесов.

— А ты, Борис Васильевич, — обратился он к Крайнову, — сейчас же поезжай к начальнику тюрьмы, скажешь, что мои белые бланки отменяются, а вместо них вводятся розовые. Тут, на наше счастье, у типографии как раз белой бумаги не было, так они мне часть бланков на розовой отшлепали. А если кто явится якобы от меня с приказом на белом бланке об освобождении заключенных, пусть потянет минут двадцать — полчаса, подготовит свою охрану, тех задержит и мне сообщит. Потом сразу катай сюда — надо готовиться к эвакуации.

Крайнов молча встал и вышел из кабинета.

— Никита, — повернулся Лесов к Золотухину, — тебе предстоит еще одно дельце — возможно, со стрельбой. Приготовь взвод охраны, и пулемет захватите… Эх, если бы нам не отходить… Они же, ясно как день, тех эсеровских деятелей спасти хотят.

* * *

В Колючем садике не было ни души. Обыватели, напуганные гулом усилившейся артиллерийской канонады, боялись высунуть нос из наглухо закрытых калиток и ворот. Еще раз оглядевшись, Андрей осторожно прошел по пустынной аллейке к заколоченной досками зеленой будке. Где же эта чертова липа? Ага, вон болтается какая-то тесемка. Он пролез через кусты. Фф-у! Вот и дупло. Сунув туда сверток, он снова оглянулся и с независимым видом зашагал к выходу.

Ну и жарища! Зато как быстро все получилось! Еще есть время — может, забежать на минутку к Наташе? Ноги сами собой повернули на Мало-Казанскую. Сердце Андрея тревожно забилось. Неужели уехали? Но на стук раздались шаги, дверь осторожно приоткрыла Вера Константиновна.

— Здравствуйте. А я было подумал, вы раньше времени уехали, — все закрыто.

— Нет, мы сегодня часов в десять-одиннадцать вечера уезжаем. Заходи, Андрюша. Ты нас проводишь? Петр Андреевич не сумеет.

— Конечно, обязательно. А где Наташа?

— Пошла к твоей матери, на фабрику, хочет уговорить ее поехать с нами. Нельзя Евдокии Борисовне здесь оставаться.

— Нельзя. Но боюсь, не поедет она.

— Да ведь каппелевцы убьют ее!

— Вот и я ей говорил. Не знаю уж, что и будет… Ну, я побежал, привет Наташе. Вечером обязательно приду.

Издалека грозно, как приближающиеся раскаты грома, доносились артиллерийские залпы. «Беляки совсем близко», — подумал Андрей, направляясь обратно на Московскую. Что же это будет с матерью? С братьями, сестрами, отцом?.. Перед его мысленным взором замелькали картины их жизни.

…Вернувшись с фронта, отец никак не мог найти себе постоянного дела. Все по мелочам работал — кому комод сделает, кому дом подремонтирует — или на пристань нанимался. Зарабатывал мало. Мать по-прежнему шила, но теперь уже обмундирование и белье для красногвардейцев. Однажды она пришла с фабрики растерянная какая-то, будто даже виноватая. «Ну вот, Василий Петрович, — сказала отцу, — избрали меня, хоть и отбивалась, да избрали…» — «Это куда же?» — спросил батя. «Да заведующей, понимаешь, красным директором нашей фабрики! — почти с отчаянием выкрикнула мать. «Эх, дура ты глупая! — Василий Петрович только махнул рукой. — Ты же малограмотная. Небось Широков посоветовал согласиться?» — «Он!» — кивнула Евдокия Борисовна…