Два долгих дня - [69]

— Ну и что ты надумал?

— Кумекали мы не раз и не два, а тридцать три раза: разрешить командованию госпиталей многократно раненных представлять к наградам в Военный совет армии.

— Дело толкуешь. Запиши, — приказал он адъютанту. — А… где этот мальчик-партизан?

Нил Федорович объяснил, что мест не было и пришлось на время положить его в палату к раненым немцам. И один немец-врач спас Андрейке глаз. Попутно Верба рассказал про операцию Курту Райфельсбергеру.

— Пошли поглядим. Диковинные дела творятся!

Войдя в палату, генерал скосил глаза.

Андрейка лежал на боку. Тяжело вздохнув, генерал погладил его по щеке.

— Вот уж не думал, что наши дети будут помогать нам воевать! — Взяв у адъютанта медаль «За отвагу», он приколол ее к нижней рубашке Андрейки, поцеловал его и, тихо ступая, вышел. — Ну что ж, славяне, пошли дальше, время дорого.

В одной из палат у изголовья раненого сидела пожилая женщина и что-то нашептывала ему.

— Что, бабуся, внука решила проведать? — спросил генерал.

— Сынка, Ванюшу, младшенького. На супруга своего и двух старшеньких похоронки получила в прошлом году, одну за другой. Хоть бы этот выжил, он у меня поздненький…

— А почему вы думали, что ваш Ванюша ранен?

— У меня сердце вещунье. Тоска забирала — мочи нет, все ночи напролет он у меня перед глазами, в рубашонке, с голыми ножками на кроватке как живой стоит…

— Товарищ генерал-лейтенант, — сорванным тоненьким голосом вспыхнул Иван. — Военкомат меня не брал, я сам убег. Должен я отомстить фашистам за отца и братьев. Должен!

Мать заплакала. Где-то далеко позади остался для нее подросток семнадцати неполных лет. Ныне это был кто-то совсем другой: худощавый, с замкнутым лицом, немногословный мудрый солдат, не раз изведавший огня.

Чтобы как-то успокоить женщину, Нил Федорович сказал, что у ее сына ранение легкое и через три-четыре недели он будет совершенно здоров, впору хоть женить.

— Парня вернуть домой как можно скорее! — приказал генерал начальнику госпиталя. — Дать на дорогу обоим сухой паек на две недели, собрать какую получше обувку, одежду. Ясно? А тебя, комиссар, попрошу проследить. Ведите теперь к Харитону Волгину. Попал под кинжальный огонь.

— Умер… ранение печени…

— Царство ему небесное, — нахмурился генерал. — Красивый… Глазенки простодушные… ласковые… Как мало остается людей, с которыми я начинал войну…

Толкнув дверь, вдруг остановился, тронул за локоть Самойлова и отвел его в сторону.

— Перекур! — объявил. — Как живешь, старина?

— Недурно.

Член Военного совета вытащил из планшета конверт.

— Семья где?

— Все там же.

— В Курганской области? Что они пишут? Как живут?

— Как все.

— Не как все.

Самойлов поморщился.

— Как это понимать? — все в нем подобралось.

— Сейчас узнаешь. — Генерал протянул Самойлову письмо.

— Танюшка… доченька… Как оно к вам попало? — скривил губы Самойлов.

— Неважно. Читай!

Самойлов посмотрел внимательно на конверт, потом открыл его и начал читать:

«Дорогой, милый мой папочка! Я очень скучаю по тебе. Мамочка, как ты знаешь, преподает немецкий язык на каких-то курсах. Приходит домой очень поздно. Очень устает. Ей приходится таскать издалека воду. В комнате очень холодно, как на Северном полюсе. Утром мама хотела разогреть борщ, а он замерз. Наш сосед, ты его должен хорошо знать, Иван Борисович, тот самый, который потерял ногу, вчера достал нам немного спирта, чтобы перед сном обогреть комнату. Я сразу, как воздух согреется, быстренько ныряю в постель, укрываюсь поверх головы одеялом, твоей старой шинелью, своим пальто, и дышу часто-часто, чтобы не окоченеть. Вчера мама ходила на станцию украсть уголь, в нее стреляли, но успела убежать. Пишу тебе левой рукой, колола дрова и сильно порезала два пальца, но болит не очень. Но мы не тужим. Скорее бы ты забрал нас отсюда…»

— Ну, что скажешь? А? — спросил генерал. — Неладно получается. Семья бедствует. А ты помалкиваешь?

— Что же, мне на всех перекрестках болтать, в каких условиях живет семья замполита? — вспыхнул Самойлов.

— Кричать, конечно, не следует. — Генерал помолчал. — Но помочь семье надо. Живой должен всегда думать о живых.

— Благодарю, — сухо, но вежливо ответил Самойлов.

— Я-то знаю, какое рвение ты проявляешь, когда это касается личного состава. И особенно семей тяжелораненых. Но и быт твоей семьи касается не только тебя, мужа и отца. Я уже послал туда телеграмму. В обком партии. Там у меня старый дружок есть…

Спускаясь по лестнице, генерал подозвал к себе Вербу:

— Думаю, что госпиталь здесь долго не задержится. Но сам хорошо знаешь, какие выкрутасы случаются. А сейчас иди к саперам — надо сделать для них все возможное. Долго ищут…

На площади перед госпиталем тянулась вереница въезжающих автомобилей с ранеными.

Генерал покачал головой, вскочил в «виллис», рявкнул водителю:

— Что засмотрелся? Жми вовсю!..

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Жизнь возвращалась к Курту с такой быстротой, что он был даже растерян. С каждым часом его душа все больше и больше наполнялась восторгом: он словно заново родился и, как ребенок, с недоумением и ликованием открывал для себя сияние голубого неба, запахи, звуки… Короче говоря — он был счастлив. Единственно, что отравляло его существование, — это мысли о русских, о своем отношении к ним. Они спасли его, и он уже не в силах был их ненавидеть. Но как разъединить прошлое и настоящее? Это было делом нелегким и требовало большого мужества.