Два дня «Вериты» - [44]
— Похоже, ты уже не веришь в успех нашего предприятия?
— Я не совсем так представлял себе…
— Вот-вот. Добрые дела чаще всего идут не совсем так, как представлялось. А больницу тебе следовало попросту заминировать.
— Ну что ты, Джо. Первый индеец, пришедший ко мне за помощью, не зная о моем отъезде, мог бы погибнуть от взрыва. Но я надеюсь на Руми. Он смел, хитер, и у него достаточно ненависти, чтобы не проспать приход любых лазутчиков.
Улица Сентраль казалась более оживленной, чем полчаса назад. Энергичный призыв нового премьера ободрил республиканскую элиту. Лавина откровенности свалилась на них как снег, невиданный в этих широтах, выбила из колеи, придавила, лишила энергии и воли. Слова полковника, открытый призыв защищать себя и деньги — от народа, от правды, органически чуждой их натуре, — этот призыв как будто ставил все на свои места. Больше не было надежды на чужие руки.
Представители интеллигенции — учителя, врачи, чиновники средней руки — не склонны были хвататься за оружие. Тем более, что искренне считали себя патриотами и даже под импульсами произносили умилительные слова о народе, обездоленных классах, пользе просвещения «наших младших братьев — индейцев». Но и интеллигенции голая правда не улыбалась. Приносила лишь огорчения, душевные терзания, вполне искренние и вполне бесплодные. О да, у нашего общества есть теневые стороны, но в общем и целом — господь все делает к лучшему, не правда ли! Бывало, в качестве неоспоримых доказательств приводились статьи правительственных отчетов о борьбе с нищетой и национальном бесправии некоторых групп населения, об участии рабочих в доле прибылей. «Отдельные» удручающие факты просто не принимались во внимание — они же отдельные! И ах, как неприятно обнаруживалось теперь, что удручающие факты — вовсе не отдельные. Неудобная, порой неприличная голая правда непрошенно лезла в глаза, убивая иллюзии. Было от чего невзлюбить эту правду.
Уповать на бога уже не приходилось: святая церковь молчала, ее вековые догмы оказались вдруг непригодными, и даже те, кто еще верили богу, не верили более пастырям его. Святая католическая церковь продемонстрировала сногсшибательный стриптиз, сбросив нарядные покровы лицемерия и показав грязную сущность. Церковь молчала. На храмах откровенно висели замки.
Ненадежна была и полиция — единственная пока опора. Кто мог поручиться, что при первом серьезном нажиме рабочих отрядов рядовые полицейские не наведут карабины на офицерские лбы?
Эпидемия правдивости, как кислота, разъедала и само высокопоставленное общество, «элиту» республики. Ловкие интриги, махинации, подвохи перестали быть коммерцией и стали просто ложью. Соратники не могли удержаться, чтобы не припомнить друг другу давние и новые грехи. В минуту опасности даже общее дело обороны с трудом объединяло их, несмотря на старания Либеля и его офицеров.
— Муравейник в панике, — отметил Слейн. — И все-таки нам лучше убраться с центральных улиц.
— Я знаю более спокойный путь к аэродрому, — сказал Челли.
Действительно, улицы, что вели к аэродрому, патрулировались разъездами полиции. На Сентрали «синие мундиры» под командой офицера, гарцевавшего на вороном коне, окриками, конскими крупами, резиновыми дубинками сдерживали толпу беженцев, преимущественно богато одетых дам «из общества», стремящихся на самолеты, в небо, куда угодно, лишь бы подальше от опасной республики.
Пришлось обойти толпу, петлять проулками. Когда-то Челли работал в аэропорту грузчиком, и ему знакомы были тупички и обходы. Въезд на аэродром также охранялся. Четверо полицейских следили за приближением Багрова и Слейна. Челли и Рамон шли шагах в пяти позади.
Журналист предложил:
— Говорить буду я. Ты постарайся молчать, Гарри.
Из домика охраны вышел сеньор в штатском с белой помятой панамой на затылке. Полные губы под седоватой щеточкой усов непрерывно двигались, он жевал резинку. Коричневые обезьяньи глазки поочередно обежали подходивших.
— Сеньоры! — сержант помахал дубинкой. — Аэродром закрыт, вход в аэровокзал запрещен.
— Знаю, — уверенно сказал Слейн. — Но мне необходимо лететь в Санта-Дору.
Сеньор в штатском лениво вышел вперед и проворчал невнятно сквозь жвачку:
— Ваши документы.
— А вы кто? — высокомерно поднял подбородок Слейн.
— Агент тайной полиции, — немного замялся сеньор.
— А я американский подданный, корреспондент газеты «Экспрессо». Вот удостоверение.
Самоуверенный тон и здесь оказал должное действие. Агент перестал жевать, принял удостоверение и вопросительно посмотрел на спутников Слейна.
— Ходить в одиночку сейчас небезопасно, — пожал плечами журналист. — Полиция, тайная и явная, не в силах оградить подданного Штатов от…
Агент перебил:
— Но аэродром действительно закрыт, сеньор журналист. Со вчерашнего полудня ни один самолет не поднялся в воздух. Этого потребовало ваше правительство. Вашингтон опасается, как бы здешние беспорядки не проникли за пределы республики. Своего рода карантин.
— Но Санта-Дора в пределах республики. Послушайте, мистер, как вас там, я должен поговорить с начальником аэропорта.
— Бесполезно, уверяю вас. Впрочем… — детектив вернул документ и кивнул полицейским: — Пусть пройдут.
