Душой наизнанку - [26]

                   в наклонную.

Клан полупьяных пополнен столь резво-чинно.

Знаю: ты понимаешь меня, влюблённую

Бесповоротно, безвременно, неизлечимо.

Время умеет, оказывается, сгущаться

В солнце, какое по тесному лазу горла

Пульсно восходит зенитом из глаз лучиться,

Чтобы они светлели, сочась сейчастьем…

С пристальным нетерпеньем голодной волчицы —

Веришь? — любви ждала я какой угодно,

Да настоящей пришлось по силам случиться.

«Вы, вероломно в душу, как в монастырь…»

Вы, вероломно в душу, как в монастырь,

Рвавшиеся вороватыми

пилигримами, —

В вашу честь полыхают эти мосты,

Горем горят, хоть казались встарь — негоримыми.

Пламя крылится над спинами их горбатыми,

Крылья-то борются с ветром багряными сукнами…

Я монастырь — из таких, что рыдают набатами

И с трудом становятся неприступными.

Я монастырь; душе за прочными стенами

(Теми, что кажутся — серой девичьей кожицей)

Слаще скукожиться, нежели всуе тревожиться

Вами, незваными да разномастно смятенными.

Видно мне: заревом рыжим лазурь окровавилась,

Огненным крыльям не набушеваться досыта!

Гости назойливы — знаю я вашу коварность,

Снова полезете самым бесстыдным способом…

Ест мне глаза-бойницы кислый дым,

Грош полнолуния — плата за домыслы грешные…

Рушатся в ров и тонут один за одним

Трупы мостов — обескрыленные, обгоревшие.

Я окружён им, водами — чинными, чёрными,

Непереплывными для пилигримовых полчищ,

Девственно гладкими, словно сама исконность.

Я — монастырь. Я башнями вышусь точёными

В уединении. Что ж ты, душа, лопочешь

Горестно — коль одиночеством успокоилась?..

«Бог на ладони моей распахнулся крестом…»

Бог на ладони моей распахнулся крестом,

Ласково глядя в серую гладь потолка.

Сгусток покоя крошечно-золотой —

Негой теплыни в заиндевелость кожи.

Март — а зима никак не покинет престол:

Там, за стеною, пурги неустанный стон

Улицы лижет. Знаю наверняка:

Вторник сегодня. Разум, о, сердцу вторь!..

Окоченевшая, в людной томлюсь прихожей.

Дверь на меня взирала надгробной плитой:

Скрипнула — закопошился в желудке такой же

Липко-холодный дремавших червей клубок.

Ручку рванувши, вхожу. Хладь очков запотела.

Жидкую душу в сосуде продрогшего тела —

Через порог я решилась, держась за бок.

Очередь. Горечь слюны. Не желая полемик,

Тихо сижу в хвосте, надломившись в коленях,

А на ладони — крестом распахнутый Бог,

Капля истомно-горячего эликсира

Мудрости, правды, вечности, светлой силы…

Бог

глядит в потолок,

Я же — в Господа сиро

Вгрызлась взором трясинным — крепко, спесиво…

Взором вцепилась в Спасителя. Save my soul!..

— Девушка! Очередь ваша!

— Уже? Спасибо.

Вставши, ползу к окошку побитой псиной

С Боженькой, сжатым истово в кулаке.

Месит, свистя, массу мыслей мастак-муссон:

Там, в голове, не смолкает метели стон…

Господи, кем становлюсь я, родимый? Кем?..

Отче наш, иже еси на небеси,

Силы дай мне вконец не лишиться сил.

Отче наш, да святится имя твоё…

Жар в кулаке — знак того, что я не одна.

Хлеб наш насущный дай нам днесь — как дана

Спесь — приклонившись, в квадратный глянуть проём

Окна —

Чуя под сердцем зуд нетерпения, зуд…

Бог в кулаке — сгустком нежности. Добр он к нам,

Точно привыкший к тому, что его — сдают.

Отче, долги земные прости, словно встарь, —

Да до того, как я окажусь должна…

Не серебром тридцатка, за грамм — косарь:

В наши дни такова распятью цена.

Крест мой на вид — сантиметра два в высоту;

Грамма на три потянет — считай, повезло!

Иль залатать долговые дыры в быту,

Иль даже к маме (денька на четыре) — в село,

Иль, может, плюнуть — да закрутить сабантуй,

С другами скинувшись на незабвенный пир…

Господи, кто ж там гудит во мне: «Эх, не болтай —

                     бунтуй!..»

Господи, укрепи.

Нет мне свечения сочно-спокойных лампад.

Это ломбард.

Отче наш, да не введи нас во искушение…

Отче наш, да избави нас от лукавого…

— Девушка! Что вы хотели? — о, это уже не я.

— Девушка, мы закрываемся! — это карма.

Улица. Мутью, никак, настоналась метель.

Странно светло — захлебнуться в будничном гаме.

Суетный город на головы зданий надел

Небо моё — обессиленное, обессиненное.

Крест в кулаке. Залежавшийся снег под ногами.

Господи, ты со мною, со мной… Спасибо.

«Штиль в глазницах; окаменевши, ослепло в них море…»

Штиль в глазницах; окаменевши, ослепло в них море

И подёрнулось гладью — незрячею, ледяной.

Мрак сгустившимся холодом всякого множит

                    на ноль…

Губы смертно срослись. Обезличена странною тьмою,

Подпираю какую-то стену усталой спиной,

Штукатурку вслепую до этого тщетно обшарив:

Не сыскалось дверей. О, тоска мне сестры родней!..

Ночь всеядна. Не спрятаться в доме бездверном

                    от ней!

Зябко кутаю душу лохмотьями дел обветшалых,

Грею углями тлеющей славы минувших дней,

От борьбы укрывая наследьем былого скудным.

Только душам того не надо, счастливым вольными…

Омертвевшее было, жарко течёт по скулам

Море,

  в дырах глазниц

       заплескавшись солёными волнами…

Шаг от стены — не боюсь, коль внезапно вспомнила.

Шаг в темноту? Рот разверзся раной — ори!

Чрез плечо обернувшися, вижу: неоспорим,

Хлещет свет из распахнутой двери на звук Господнего

Имени, шёпотом мною произнесённого.

Утопая в сиянье, порывом духа спасённого,

В дом гляжу я на голос, зовущий меня изнутри.