Душный театр - [3]

Пытается вскочить настол, срывается, виновато улыбается в камеру.

Стол не такой. Высоковат немного. Сантиметров бы надесять пониже.

Взбирается настол, поет, танцует.

Ле шинуасонт эн пёпль малэн = дэ Шанкэ аПекэн, = иль сон ми дэ зэкрито парту: = прёнэ гардэ аЧу-Цын-Чу! Ну, тут все кричали: браво, тише, онасумасшедшая, аотец говорил: нет, хуже! и вот мой монолог: хуже?! Хуже?! Разве дело в том, хуже или лучше? Прошу вас, дайте нам сыграть эту драму сейчас же... В нужное время вы увидите... когдаэту крошку... Видите, какая чудесная девочка! (Всхлипывает.) Милая ты моя, милая!.. Так вот, когдаГосподь приберет ее к Себе... и когдаэтот идиот сделает самую большую свою глупость -аведь он полный кретин, -- тогдавы увидите, начто я способна, да, сударь, увидите! Сейчас еще не время!

Вератолько теперь замечает, что, вскочив настол, онавышлаиз кадра: наэкранах одни ее ноги. Соскакивает со стола.

Боже! Ну я идиотка! Синьор Энрико! Вот видите, я ж говорила, что со мною не стоит связываться. (Резко выдыхает.) Все! Так есть так!

Срывает шляпку, отпихивает стол, он падает.

(В камеру.) Извините.

Поднимает стол.

Извините. Какая-то глупость получается. Одну минутку.

Идет зазанавеску.

Все правильно. Это я справедливо наказана.

Достает фляжку, пьет коньяк, выдыхает.

Все!

Возвращается к камере.

Я ведь почему этот отрывок выбрала? Чтоб вам приятно было, что вот, мол, итальянская пьеса. То есть, я под-су-е-ти-лась ради вас. Арсений ради вашей ассистенточки, ая -- ради вас. И поделом! Показаланоги. А ноги-то ничего? Как находите, а, синьор Энрико?

Пауза.

Ноги -- это, кажется, единственное, что от меня от прошлой и осталось. А Пиранделло не имеет сейчас никакого смысла. КогдаСергей Николаевич его ставил, это был удар, бомба. Едваразрешили, с третьего раза. В театр не прорваться. По тем временам пьесаказалась такой странною, и-де-а-лис-ти-чес-кой. А теперь ведь у нас все можно. Беккета -- пожалуйста. Кафку -- ради Бога. Ионеску... Только одного нельзя: современных пьес, живых и больных. Вот как ваши картины. Но что самое смешное: нельзя, надежды напостановку никакой, авсё пишут, пишут, пишут. Пробивать даже не пытаются -- заранее знают: не пробить. А ведь пишут. Вот объясните, в чем тут причина? Пьеса -- это ж не стихи, не роман какой-нибудь, ее в стол насто лет не положишь. И наЗападе, у вас, никто ее не станет играть: там онанепонятнаникому даи не нужна. Зачем же пишут? Все-таки театр -- это чувствующий орган нации. Он ей необходим во всякий момент. Без театранация погибает. Арсений, муж, говорит: это у меня отрыжка, говорит, прошлого, хрущевский либерализм. Театр, говорит, развлекательное заведение, ни награн больше. Может, и правда -- развлекательное, но тут ничего не поделаешь: нас Сергей Николаевич по-другому воспитал. Так есть так. Он говорил, что, если б Шекспир не поставил в свое время своих пьес, пьесы бы умерли. А Арсений говорит, что не родились бы, что Шекспир и писать бы их не стал, если б поставить было нельзя, что он, в отличие от нас, был профессионалом. Ну ладно, пусть любители... Но замечательно ведь пишут! Не графоманы какие-нибудь! Талантливо! И зачем-то мне носят, от которой сегодня зависит меньше чем от... от ночного сторожа. Я для них вроде как символ прошлых времен. Жаннад'Арк -это Арсений смеется. Смеется, асам-то в меня именно как в Жанну д'Арк влюбился. Мальчишкой еще совсем. В мою Жанну тогдапол-Москвы влюблено было, из Сибири специально наспектакль летали, с Дальнего Востока. А Пиранделло что? Пиранделло -- пожалуйста, с большим удовольствием. Пиранделло у нас сегодня сколько угодно. Сплошное Пиранделло! Так есть так.

Пауза.

Тут мы, старики, как-то собрались и решили одну такую новую пьесу поставить. Любительскую! В ДК, во дворце культуры. В свободное от работы время. БорькаПетров, мой товарищ, еще по студии, он в этом ДК кружок вел, самодеятельность, -- вот, говорит, давайте поставим. Два-три разасыграем, знакомых позовем, все какая-то жизнь. Ну, начали репетировать. Пьесазамечательная, автор нарепетиции ходил, немолодой уже, засорок, ау нас не печатался ни разу. Где-то заграницею, говорят, книжку издал, чуть ли не в Италии. Может, слыхали: Печников? Ну, в общем, репетировали мы, репетировали, собираемся нагенеральную, знакомых позвали. Знаете: для мам и пап. Приходим, анадверях объявление: САНИТАРНЫЙ ДЕНЬ. Борькак директору: как, что?! какой, дескать, может быть санитарный день во дворце культуры?! А тот: санитарный день. И завтра, говорит, санитарный день будет, и послезавтра. Для вас, говорит, ребятки, теперь всегдабудет санитарный день. Другое место ищите, где выпивать. Так что полгодаработали, ани одному человеку не показали. Санитарный день. Но пьеса, правда, замечательная. Тяжелая, больная, пьяная. Дольче стиль нуово. Представляете: старинная усадьбапод Москвой, музей одного крупного поэтапрошлого века... Извините...

Быстро идет к выходу, возится с замком, открывает дверь, захлопывает, защелкивает замок, возвращается.

Да, музей-усадьба. Так и пьесаназывалась: "Музей-усадьба". Ну, там и публикасоответствующая: архивариусы, литературоведы, по уши в текстах, в черновиках, в примечаниях. Сами стишки пописывают. Словом, эстеты. Разумеется -- все алкоголики. Однако, современной жизни для них вроде бы как и нету, ну, то есть, они делают вид, что нету. Литературакончилась наДостоевском, в лучшем случае наБлоке. Русская литература. Для Набокова, понятно, исключение. И вот -- приезжаю тудая. А у меня муж литературный журнал издавал, подпольный. Дело, разумеется, кончилось арестом, высылкою в Казахстан. Ну, то есть, разумеется, по роли. Муж-то мой, настоящий, Арсений, -- он в эти игры не играет. Бесовщина, говорит, все это. Несерьезно. Так вт, пьеса. По ремеслу онасделанапрекрасно, не по-любительски. Там всё есть, что надо: и характеры, и интрига, и любовная коллизия, и драки: с пасечником, с колхозниками, -кольями, знаете, прямо насцене, и милиция приходит. В общем, всё как положено. И вот -- финал первого акта: общая пьянка. Представляете: черная русская пьянка. Под какой-то пролетарский праздник. У нас ведь сейчас все пьют. Арсений, муж, он этого не понимает, он говорит: это, говорит, свинство и низость души. А мне иногдатак черно становится наэтой самой душе, так страшно... Словно сновазаперли в темную комнату и ушли насовсем. А выпьешь -вроде и ничего. Иной раз думаешь: вот так бы и не просыпаться. Да, вот еще, интересно. По жанру пьеса -- комедия. И у Печникова, и Борькаее так решал. Онас убийством в финале, с разбитыми жизнями, апо жанру -- комедия. Потому что все хоть и страдают, аведут себя ужасно смешно. Нет, правда, смешно. О поэзии говорят, причем хорошо говорят, красиво, с тонким пониманием, сами изысканные стишки пишут, и при этом -- живут в грязи как свиньи, подсиживают друг друга, спят с кем попало. И меня тут, знаете, прорывает, то есть, мою героиню, и я выговариваюсь до конца. А со стен эти дворяне смотрят, поэты... "Шепот, легкое дыханье, трели соловья..." Монолог-то, в сущности, тоже комический. Потому что и у меня ведь жизнь не совсем по монологу. То есть, у моей героини. Ей бы в Казахстан ехать, замужем, ане в музей-усадьбу. Вам, может, непонятно будет, синьор Энрико, неинтересно... (Идет к занавеске.) Но ничего не поделаешь. Так есть так. Это как раз то, чем мы сейчас живем... (Пьет коньяк, прячет бутылку.) То есть, только в подобной пьесе и можно сыграть по-настоящему. С кровью. Как у нас в ВТО, бифштекс подают -- с кровью. "Мясо по-суворовски". А остальное так, ерунда, техника... Пиранделло. Некоторые наши ребята, однокурсники, которые тоже с Сергеем Николаевичем начинали, ну, кто не спился и с кругане сошел, -- сейчас они настоящими звездами стали. Все что угодно вам сыграют. Любое пиранделло. И ведь правда: играют лихо. А смотреть скучно. И противно.