Душитель - [53]

35

Симфони-Холл. Среда, половина четвертого, последняя закрытая репетиция перед представлением

Что-то произошло в музыке, нечто волнующее. Музыканты это ощутили. Они глубоко дышали, будто пытаясь наполнить легкие новой аурой. Оркестр расширили за счет внештатных — репетировали пьесу Респиджи «Римские сосны», и сцена была переполнена музыкантами и инструментами. Стало больше духовых, прибавился органист. Некоторые оркестранты стояли на балконах вокруг сцены и выжидающе смотрели поверх позолоченных решетчатых перил. Дирижер был изящный лысый мужчина в элегантном черном кардигане, похожем на гардемаринскую куртку. Верхняя часть его туловища подергивалась в такт движениям руки. Он отрывисто, с немецким акцентом, выкрикивал инструкции: «Так! Громче! Да!»

В задней части зала в тени прятался Рики. Ему не особенно нравилась пьеса: музыка напоминала сентиментальное оркестровое сопровождение к диснеевским мультфильмам, в одних местах оживленное и яркое, в других — претенциозно-торжественное. Возможно, он просто не понимает классическую музыку. Но во время четвертой, и последней, части Рики тоже почувствовал нечто странное…

Музыка набирала мощь. В середине тихого, робкого пассажа пианиссимо вдруг выступили трубы и начали греметь, музыка вернулась в основную тональность («Так!» — воскликнул дирижер), духовые повели за собой весь оркестр к нарастающему крещендо, подъем длился две минуты — трубы на балконах заревели над пустым залом, и дирижер крикнул: «Громче!» В этом грохоте органист играл, откинув голову назад, с разинутым ртом, как будто в экстазе. Это был Курт Линдстром.

После репетиции Линдстром спустился со сцены вместе с несколькими музыкантами постарше. Они поговорили, один из них сказал нечто вызвавшее у Линдстрома громкий хохот. Потом Курт вышел. Он брел по Сент-Стивен-стрит, покачиваясь на каблуках, грудь вперед.

Отстав на полквартала, по противоположной стороне улицы шел Рики. Ему уже доводилось отслеживать простаков, и к этой части своей работы он относился педантично. Он не сомневался в своей способности здраво оценивать людей. Всякий толковый вор способен разузнать основные факты, необходимые для осуществления взлома: рабочее расписание жертвы, тип замков на двери, предполагаемый размер добычи. Рики, как ему казалось, отличался от прочих редкой способностью к эмпатии. Он полагал, что способен понять человека, которого грабит. Если позволяли обстоятельства, он задерживался в квартире, изучал книжные шкафы, коллекцию пластинок, аптечку, холодильник, ища подтверждения своим мыслям. Как и всякий вор, Рики высокомерно посмеивался над своими жертвами, которые оказывались не такими умными, осторожными и проворными, как он сам, иначе бы они не стали такой легкой добычей. В то же самое время он не одобрял второсортных взломщиков, которым требовалось выбить окно или выломать дверь, — по большей части это были приспособленцы и наркоманы, полностью игнорировавшие человеческий фактор. Они не удосуживались изучить жертву, не говоря уже о том, чтобы достичь вершин мастерства. Они не готовились, а потому подвергали себя неоправданному риску. Идиоты. Трудно сказать, кого Рики презирал сильнее — богатых идиотов, которых грабил, или бедных идиотов, которые занимали нижние ярусы его профессии.

Видимо, все же богатых. Изучая их поведение — ведь именно богачи, в конце концов, интересовали Рики, — он всякий раз бывал поражен заурядностью верхних классов городского общества. Всякому, кто начинал плести старую сказку об Америке — стране равных возможностей, Рики предложил бы взглянуть на богатство с точки зрения вора. Существуют ли более тупые и беспечные люди, нежели богатые старые янки? Они оставляют наследственные драгоценности в ящиках комодов и выходят из дому, не заперев двери, — и в то же время бросают официантке десять центов на чай. Если таков правящий класс, то самое время захватить власть. Правительство, составленное из воров, по крайней мере заставит поезда приходить вовремя.

Курт Линдстром брел по Сент-Стивен-стрит, точно мультяшный персонаж. Что-то в его упругой походке, точно у нелетучей, быстроногой птицы, в упрямой пряди светлых волос на лбу, в наклоне головы говорило Рики, что это типичный бостонский простофиля — пижон и неженка. Невозможно даже предположить, что он мог убить Эми. Музыкант и безработный актер, который произносит шекспировские монологи на Гарвард-сквер, где околачивался студентом. Да Эми бы его пополам переломила. Но Майкл верил в причастность Линдстрома, и полицейские тоже, поэтому Рики отправился на задание.

Линдстром свернул на Симфони-роуд и вошел в дом двумя кварталами дальше — четырехэтажное здание без лифта. Большинство домов на этой улице были такими же — фасад из красного кирпича, никаких украшений, не считая грубых гранитных фронтонов над дверьми и окнами. Здесь в основном жили студенты, и улочка выглядела убого: дома давно нужно было покрасить, маленькие дворики заросли сорняками. Но в этих жалких домах, в изгибах улицы, в форме окон ощущалось нечто несомненно викторианское.

Рики стоял на противоположной стороне и смотрел на свет, пробивающийся из окна Линдстрома. Через несколько минут он поднялся на крыльцо и запомнил номер квартиры.