Душегуб из Нью-Йорка - [44]

– А с чего вы решили, что бомбу отправил Морлок? Это может быть кто угодно: мафия, конкуренты… – с сомнением в голосе изрёк Нельсон.

– На бандероли указан адрес отправителя. Это местонахождение офиса контрагента мистера Баркли, от которого мы ждём копии документов. Злоумышленник считал, что, увидев стокгольмский адрес, любой из нас с нетерпением распечатает посылку, – пояснил Клим Пантелеевич. – Он есть только в украденных бумагах на карго. Преступник понимает, что когда мы получим нотариально заверенные копии на груз, то нам золото выдадут. И он ничего с этим уже не сможет поделать, потому что наверняка понимает, что мистер Баркли уже обратился с заявлением в полицию и злодея ищут. Но как бы не так! Доблестная полиция Нью-Йорка, несмотря на два трупа, до сих пор не возбуждает уголовное дело.

– Уверен, что теперь, после неудачной попытки взрыва офиса мистера Баркли, прокуратура пойдёт нам навстречу. Я вам скажу больше: если появится хоть одна гипотеза о том, что Морлок иностранец или связан с ними, дело заберут федералы. Во всяком случае, мы будем обязаны уведомить Бюро расследований о сегодняшнем происшествии. После трагедии на Уолл-стрит всё, что связано со взрывными устройствами, обязательно проходит через них. – Нельсон поднял глаза на Ардашева. – Нельзя не позавидовать вашей внимательности и логике рассуждений.

– Благодарю, лейтенант.

– Мой шеф скромно умолчал, что в прошлом году ему уже присылали подобный «подарок» на день рождения. Принесли прямо в ресторан, к столику[77].

– Как же вам удалось избавиться от такого «презента»? – не удержался от вопроса бывший минёр.

Ардашев пожал плечами.

– Взорвал. Господь уберёг не только меня, но и окружающих… Однако, лейтенант, я прошу вас освободить мисс Лилли Флетчер. Любому теперь ясно, что она не может быть Морлоком.

– Мы подумаем над этим. Нам надо убедиться в том, что Морлок – это один человек, а не группа лиц… Что ж, спасибо за угощение, – поднимаясь, выговорил лейтенант. – Нам пора.

Уже у самых дверей, надевая пальто и кепку, полицейский шепнул Ардашеву:

– «Кадиллак», который следил за вами в день приезда, принадлежит итальянцу, головорезу из одной мафиозной семьи. Отпетые негодяи. Но пока я не могу их прижучить.

– Благодарю вас.

– Не за что. Будьте осторожны.

После ухода полицейских Баркли воскликнул:

– Джентльмены! Как пишут в модных журналах моей супруги, в этом году женские юбки подскочили на шесть дюймов выше щиколотки и мужчин сводят с ума короткие женские стрижки. А я знаю одно местечко на Кони-Айленде, где обворожительные дамы с короткими стрижками и совершенно без юбок подают замечательные коктейли! Поверьте, они прекрасны! И я не шучу. Приглашаю вкусить греха в «Пэлэ-Гарден»! А то ведь жизнь, как только что выяснилось, может закончиться в любую секунду.

– Возможно, это здорово, мистер Баркли, но слишком нервный выдался сегодня день. С вашего позволения, я отправлюсь в отель и хорошенько высплюсь, а компанию для поездки на Кони-Айленд вам составит Вацлав.

– Очень жаль, мистер Ардашев, – разведя руками, вымолвил банкир. – Не буду вас неволить. Я вас прекрасно понимаю.

– Шеф, а может, я вернусь в «Галифакс» вместе с вами? А? – умоляющим голосом просил Войта, будто его отправляли в ссылку.

– Поезжайте, Вацлав, но не теряйте голову. Оберегайте мистера Баркли. – Клим Пантелеевич направился к вешалке.

– Вот именно, мистер Войта, – улыбнувшись, погрозил пальцем банкир, – и бросьте привычку спорить со мной по любому поводу.

– Честь имею кланяться, джентльмены, – попрощался Клим Пантелеевич.

– Вас довезти?

– Благодарю вас, мистер Баркли, но я хочу пройтись.

– Тогда желаю вам хорошей прогулки.

Ардашев покинул офис и вышел на Мэдисон-авеню, названную в честь четвёртого президента США Джеймса Мэдисона. Она тянулась от Мэдисон-сквер, расположенного на Двадцать третьей улице, через Мидтаун, Верхний Восточный Манхэттен и Гарлем до Сто тридцать восьмой улицы на севере Манхэттена, где переходила в мост Мэдисон-авеню, соединяющий Манхэттен с Бронксом.

Движение здесь было одностороннее. Мимо проносились автомобили, шныряли продавцы газет, и торопились клерки. На лицах прохожих читалась усталость. Люди казались человеческими роботами, занятыми в непрерывном процессе зарабатывания денег.

Пяти-, семи- и двенадцатиэтажные дома напоминали собой крепости, надёжно охраняющие царство золотого тельца Америки. Они нависали над авеню, точно инопланетные завоеватели, опустившиеся на Землю. Витрины дорогих магазинов и рекламных агентств олицетворяли собой центр деловой активности Нью-Йорка, давно ставшего образцом мирового капитализма. Мэдисон-авеню мало чем отличалась от Пятой авеню – яркого символа Нью-Йорка. Да и пролегала она параллельно последней. Несмотря на всю эту роскошь, монументальность и дороговизну, пахло гарью и мусором, скопившимся во дворах, точно так же, как и в парадном Петербурге. «Не люблю большие и суетливые города, ставшие каменным лесом для жителей. Нью-Йорк или Санкт-Петербург, так и не ставший для меня Петроградом, – все они лишены осенней красоты, присущей провинциальным городкам. На проспектах Петербурга под ногами серая брусчатка, а не осенняя листва. От большого количества угольных печей над городом стоит смог. И только проплывая над Невой, он понемногу рассеивается. Вот и здесь, на запруженных автомобилями нью-йоркских улицах, не веет прохладной свежестью. В Нью-Йорке тесно всем – и людям, и автомобилям… Другое дело – в Ставрополе. Асфальтовый бульвар Николаевского проспекта усыпан коричневыми каштанами, а дубы, помнящие ещё генерала Ермолова, сейчас, наверное, сбрасывают жёлуди. В лучах осеннего солнца от багряной и жёлтой листвы город кажется золотым. А весной? В самом центре во дворах цветут яблони и абрикосы. С окрестных степей ветер доносит запах душистого разнотравья. И на улицах, широких и бескрайних, как площади, почти никого нет. Изредка пронесётся фиакр или прогремит гружённая товаром телега. А вечером в городском саду, сверкая начищенными трубами, заиграет духовой оркестр Самурского полка, и начнёт переливаться огнями театр Пахалова… В парковых кронах деревьев, точно в волшебном лесу, заухает филин и жалобно прокричит кукушка, отмерив кому-то последний год жизни. До самой полуночи будут гореть огни в Коммерческом клубе, а в Общественном собрании кто-то к утру проиграет всё состояние… Господи, вернётся ли назад спокойная и размеренная жизнь некогда богатого южного купеческого города? И ворочусь ли я в родные места?»