Душа нежна - [7]

Проза Петра Алешкина - новая, вот ее определение. И может быть, скрупулезное вбирание этой прозой подробностей, дотошность как прием и другие свойства его писательского пера, которые пока еще невозможно заметить, - работа на новом творческом уровне. И все кажущиеся недостатки суть надежнейшие достоинства. Так, у Алешкина невозможно различить, как он соединяет дотошность и мгновенную быстроту в передаче событий и ощущений. Однако у него это соединено. Герой Алешкина дан в движении - и при этом что с ним внутренне происходит, то зримо и извне. Он одномоментно думает и действует, чувствует и решает. Этого эффекта не достигают такие находки прозы, как, например, поток сознания. А у Алешкина практически все персонажи наделены свойством, которое можно обозначить, пожалуй, как "поток действия".

И особенно необычен ставший именно художественным средством писателя "прием" (условно говоря) забывания и отбрасывания вот сейчас, только что произошедшего-пережитого чувствами, умом. Того, что уже закрепилось в повествовании, в рассказе, вошло в цепь эпизодов-кульминаций. Но в том-то и дело, что цепь эта не неразрывная, а наоборот, разрывная. Имеется в виду не авторский каприз, не произвольность выстраивания эпизодов: они подчинены жизненной логике, четко поданы как причины и следствия, из которых слагается поведанное нам автором. Неожиданность тут, необъяснимо для самого читателя зацепляющая его, в том, что вся четкость эта для Алешкина пустяки. Не причины и следствия совершаемого в мире заставляют верить его слову. А - чудо. Чудесным образом у него связи событий и чувств осуществляются по невероятной логике забывания, отодвигания уже случившегося. Каждый эпизод заступает место предыдущего, "полностью" завладевает повествовательным пространством. Миг, - и уже нет его, перед нами новая кульминация, заостряющая на себе наше внимание, всепоглощающая. Череда "забвений" происходит без каких-либо мостиков, переходов, пауз.

Под забыванием, понятно, подразумевается литературный прием, открытый писателем, способ авторского письма, в котором присутствует и нечто куда более значительное, влияющее - извне, сверху, из окружения, - на события и судьбы. Более значительное, чем рассказанные события. Рассказчика Алешкина, его руку что-то неуклонно, чудесно ведет. Роковое веление случая, судьбы? Для прозы в целом - нечто очень древнее, первичное, неотвратимое. То, что делает прозу Петра Алешкина попыткой литературы вновь, как впервые, явиться в еще не бывалом, непознанном, свеже ранящем бытии - влекущим пространством такого важного поля наставничества и информации в человеческой жизни, как роман. Вечно новый роман жизни.

Роман - житейски, бытийно сопутствующее человеку явление литературы. Он неотделим от поступательного людского движения. Трудно ему сегодня проклюнуться заново, а не то что стать жизнеорганизующим началом в судьбах человечества. Трудно начинать сначала.

Речь не о том, что трудно сохранить традицию, отстоять художественные завоевания. А о том, что сколько бы книг ни выходило с подзаголовком "роман" - время романа кончилось, вместе с угасанием ощущения исторического времени.

Романное время, о котором, расчленяя его уже, "как труп", наши знаменитые ученые-"формалисты" писали с начала XX века, в этом же веке кончилось. Все, что к концу века и ныне с ним происходит, - лишь подпирание выветрившихся стен, пляски на руинах. Так же выветрилась на рубеже тысячелетий сама идея романа как сознающая себя идея государства, национальная идея.

Но жизнь-то не кончилась, являя себя по-прежнему в странах, народах, племенах. В земном человеке. Она качественно видоизменилась - так сказать, ноосферно. Сознание человечества тут застопорилось, национальные инстинкты утратили свою осмысленность, выраженность в слове. Крушение произошло как, когда, в каких обстоятельствах, было бы неизвестно, если бы это не зафиксировала литература.

Ныне выпадение личности из ее как бы неотъемлемых связей и устоев территориальных, с поколебленным понятием-чувством родной земли, защитных демографических, с падением связующей власти семьи, сексуальным беспределом, хаотичной беззаконностью, наркоманией, вынужденно, по самой космической необходимости, "подгоняется под норму". В этом горький комизм сцены в алешкинских "Судорогах...", где по блату проталкивается в публичный дом горбатенькая девушка. Комизм в самой норме. Это не только следы романа абсурда. Это и шаг писателя к видению "за нормами", отставленная, отбрасываемая точка отсчета.

Детища XX века - роман абсурда, дьяволиады, экзистенциального оцепенения. Сам термин "неороман". Созданию неоромана прошедший век отдал немало сил. Но, увы, вотще. Он так не явился. Менялись страны, поднимались новые литературы, особенно заметно литература латиноамериканская, не единожды были изнасилованы древние эпосы и классические образцы прозы всех времен и народов, а неороман не вышел из-под уровня претензий, мировая, да и русская литература лишилась авторитета правды, держащей жизнь. Не случайно в самые грозные эпохи ХХ века призванными жизнью оказывались творения былых времен. Не потому, что не было времени писать, а потому, что гибло романное время. Битвы, победы, поражения завершали огромный пласт истории, период, вызванный древним дальним импульсом человеческого духа.