Душа нежна - [6]
Это вопрос самого глубинного, словно бы забытого в процессе исторических изменений происхождения русской нации, степени ее высшей оформленности, долговечности ее имени, сегодняшнего ее внутри себя брожения - сопротивления - разлома. С заглядом в неведомый образ ее грядущего... Автор заглянул в головокружительную пропасть народной души. Мимоходом. Ибо не в пропасти, а на неведомых путях искать себя русскому человеку, осуществлять свои национальные и державные инстинкты.
Художественно этот путь воплощен в фольклоре. Но проза Алешкина растет и ширится как вне литературных школ, так и вне фольклорных традиций. А, скорее, из одного корня с ними. Такая она, его проза.
Писатель Алешкин действительно не принадлежит ни к одному литературному направлению в его современных подразделениях. Не считая, конечно, принадлежности к так называемой московской школе прозаиков наспех сколоченной потемкинской деревне. То есть принадлежности к чисто профессиональному цеху.
Если говорить о направлениях, то прозу Алешкина не причислишь ни к одному из них. Ни к деревенской, с устойчивыми языковыми ориентациями и социальными задачами, ни к социально-бытовой, с очерченным кругом вопросов, ни к лиро-эпической, с реализмом без берегов. Она не "малый жанр" рассказа, существующий и в романном исполнении, не словесное зодчество, не драма. Катастрофичность ее - не классическая трагедия. Дело не только в полном отсутствии подражания, следования определенному стилю, жестким жанровым условностям.
Алешкин - рассказчик и кто-то еще, автор эпики - и опять еще некто... Порой это его нечто выступает с точки зрения классических канонов в виде излишней до скрупулезности старательности пера, дотошности, стремления скорее договорить, дописать до исчерпанности, чем прибегнуть к фигурам умолчания в расчете на довоображение и понятливость читателя. Нет, Алешкин всегда все выскажет прямо, "носом ткнет", додавит читателя. Явно предпочтя в тексте конкретно нужное ему внешнему - продуманному ритмическому строю, образному воспарению. И вообще все это, все эти пейзажные зарисовки, меткие метафоры, архитектонику произведения он запросто променяет на динамику и накал событий. Остальное - будто тягостная повинность прозаика. Профессиональная повинность.
В результате в прозе Алешкина отметаются многие порой фундаментальные художественные открытия, как, например, закон перспективы, которая в его письме практически снята: события, даже давние, свершаются всегда именно сейчас и здесь, и всегда людьми, ничем не различающимися во времени. Никакой психологической ретроспективы - и острейший дар современности. Точно так же автор избегает метода типизации, создания типических образов. Объемность фигур его прозы, при снятой дистанции между ними и читателем, достигается стереоскопичностью зрения самого писателя, неким способом словесной голографии.
В целом проза Алешкина, в сущности, бесстильна. Поиски стиля отринуты.
Стиль, как известно или забыто, вообще позднейшее приобретение прозы как индивидуально авторской. А проза Алешкина, при максимальной личностности авторского опыта и материала, можно сказать, еще и безындивидуальна. Лирическое начало у него растворено в динамике повествования - а при сюжетном накале и вовсе испаряется. В литературе эта черта у него общая с прозой Шукшина, узнаваемой по масштабности чувств, глубине охвата человеческого в человеке, а отнюдь не по индивидуальным приметам изложения.
Все свое, личное, дарованное в творчестве у Петра Алешкина направлено не на индивидуализацию художественного письма, а используется для усиления достоверности свидетельства о жизни. О русском человеке.
Также можно сказать, что эта проза безжанрова.
Безжанровость прозы Алешкина - в условности, чисто внешней, деления его произведений на рассказы, повести, романы, даже, в зародыше, эпопеи. Жанры распознаются только по объему страниц в произведениях и числу рассказанных эпизодов.
Творчество Петра Алешкина, оставаясь в видовых пределах художественной прозы, существует - и основательно, весомо, - вне определений, классификаций. И это таинственно настораживает, если вспомнить, что именно так определялись, то есть не определялись при их появлении творения почти всех наших великих писателей. Слишком глубоки корни отечественной традиции, они не вмещаются в рамки любой школы. Так, не ради сопоставления, а как пример, вспомним, что в отсутствии стиля, в неуклюжести языка даже, упрекали Толстого. И не ради подражания Толстому Алешкин словно бы не думает о ритме, языковой индивидуализации, стиле своей прозы.
Хочу предложить спорную, может быть, версию. Выдвижение в прозе Петра Алешкина на первый план динамичных, кульминационных, быстро сменяющих друг друга эпизодов, острое восприятие фактов и событий в их современности, даже за счет таких традиционно значимых художественных категорий, как прошлое и будущее, отказ от стилевой индивидуализации повествования и прочее указывает на заложенную в самом таланте писателя новую художественную миссию, необходимую сегодня литературе, прозе в целом. Все свойства особенного письма Петра Алешкина работают на выносливость, быстрое реагирование, на выстраивание в систему способов выживания, на бросок в неведомое. То есть на задачи, встающие перед новой жизнью мира и слова о нем.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.