Душа бессмертна - [153]

— Дома, дома, — отозвался голос Коча.

Вальке хотелось в три колена обматерить Коча, но он сдержался, чтобы узнать, что к чему.

— Ты дома? — снова спросил он.

— Дома. А чево?

— Весь день?

— Весь, — Коч закашлял.

— А вчерась? Ходил ты вчерась по рыжики?

Коч молчал. Никуда он «вчерась» не ходил, он только дошел до прогона, затем спустился к реке, огородами вернулся в деревню и прошел в дом другими воротами. В парадных воротах палка торчала со вчерашнего дня, нетроганая.

— Ну? — ярился Валька. — Будешь отвечать? Коч молчал в темноте.

— Ты где вчера был? — Валька чуть не схватил Коча за ворот. — Ну?

Коч молчал. Потом он как будто пошевелился на лавке. И Валька услышал:

— А я, значит, задними воротами. Кхе-кхе…

— Ну, я припомню тебе! — Валька вылетел из дома как сумасшедший. — В три Коча мать… Где Лещов?

Валька подбежал к дому Лещова. Люди ожидали его.

— Жених стамоногий! — ругал Валька Коча. — Где, говорю, Лещов?

Вальке хотелось скорее увидеть Лещова, чтобы вместе с ним разоблачить Коча перед всеми, осрамить и высмеять в отместку за дождь, мокрые усталые ноги, голод и зря потерянный день.

— Вся деревня! Весь день его ищут, а он на печи поляживает. Ну Коч! Я тебя женю, чертов Кочина! Я вот тебе высватаю, ты у меня еще… Это… где Лещов?

Только сейчас обнаружилось, что Лещова в деревне нет. Он не вернулся из леса, в суматохе никто не заметил этого.

Теперь надо было идти искать Лещова. Надо было опять тащиться на ночь глядя и неизвестно куда…

НОВОСТРОЙ

Не знаю, с чего и начать рассказ об этом, в общем-то будничном происшествии. Сия история скучна и банальна, но я чувствую, что рассказать о ней все-таки надо. Почему? Я даже не могу объяснить. Бывают ведь и необъяснимые вещи, стыдиться чего вряд ли уж так необходимо.

Д…во — обычная деревня, каких можно набрать тысячи. Пожилые люди рассказывают легенды о сожжении деревни «литвой», значит, селение существовало еще до польско-литовского разорения, вошедшего в историю под названием Смутного времени.

Итак, Д…во существует не менее трех с половиной веков. (Упоминая об этом примечательном факте, я не осмеливаюсь назвать деревню полным именем, поскольку на себе испытал, что есть так называемый местный дурно понятый патриотизм.)

Ничего не скажешь, деревня была построена на красивом бугре. Чистая, к счастью, еще не пересохшая речка огибает бугор с трех сторон, отгораживая селение от живописного лесного массива, спадающего с юга к речным сенокосам. К северу, сразу за частными огородами, разметалось обширное, ныне совхозное поле, на востоке и западе видны другие поля, селения, перелески. Словом, хорошие места. Единственное; что плохо, это далеко от большой дороги. Но, может быть, поэтому в Д…ве еще и сохранились старинные, по-северному широкие, пятистенки-дома. Не дома, а целые, обшитые тесом, терема: с резными князьками и с обширными задами и въездами, со множеством прорубленных ворот, воротцев и волоковых окошечек. Как раз такой дом у моего героя Ивана Андреевича, которого прозвали здесь Новостроем.

Надо знать крестьянский северный дом, чтобы хоть кое-как представить здешнюю жизнь прежде и теперь. Для этого надо побывать в Кижах и увидеть, например, дом Ошевнева. Надо пожить в таком доме, но не в музейной тишине и умиротворении, а в нормальной будничной обстановке, хотя б у того же Ивана Андреевича. Только тогда и поймешь кое-что, может, еще и ничего не поймешь.

Для чего, к примеру, такая обширность? В летней избе, по-нашему передке, можно играть в футбол, либо кататься на велосипеде (что и делается, разумеется, не стариками, живущими тут, а их внуками, приезжающими из городов, обычно в летнюю пору). Раньше на праздниках одна только летняя половина вмещала человек сорок гостей, да столько же, а то и больше не гостей, то есть зрителей. На повети до сенокоса не меньший простор. Подвалы, хлевы и дворы — внизу; вверху — врубленные в стены сенники, перевалы и чуланы. На чердаке, а по-здешнему, на вышке — маленькая опрятная светелка. И это не считая зимней избы, то есть зимовки, как у нас говорят. И впрямь, на первый взгляд, вроде бы и ни к чему такие масштабы. Но, привыкнув к ним, ты почувствуешь, как скучно, тесно и неловко было бы жить в жалких пределах среднерусской избы, или украинской хаты, или в городской стандартной квартире из двух, заставленных мебелью, комнат. Летом в открытые окна передка влетает и плавает по избе пух одуванчиков.

Полы, вымытые женой Ивана Андреевича, застланы домоткаными половиками, Они не скрипят, гасят шаги и вызывают желание полежать прямо вот так на полу. Сосновые стены как бы светятся изнутри, напоминая янтарь. Полати над головой при входе тоже янтарного цвета, они соединены с большой, сбитой из глины, печью. Печь эта с тремя ажурными печурами и с карнизом по кожуху побелена не яркой, не белоснежной известью, а раствором золы — в спокойный, молочно-серый цвет. Тесаный потолок с мылом вымыт к Первому мая. Лавки в передке такие широкие, что на них обычно спят командированные, если приедет их не один и не два. Покрашен только стол, застланный клеенкой. Вот, примерно, та обстановка, в которой жил Иван Андреевич.