Дурочка - [3]

Увидела телегу, подошла:

– А это что за тачанка?

– Новенькую, – сказал Марат, – привезли.

– Тракторина Петровна. Директор детского дома, – сурово сказала, встав перед теткой Харытой. – Что хотишь, старая?

– Возьми к себе сиротинушку, Петровна, за-ради Христа возьми. Бога за тебя молить буду, – поклонилась ей тетка Харыта. Стояла она на земле, на костыльках, маленькая. Будто в ноги кланялась.

Тракторина Петровна рассердилась:

– Отставить религиозную агитацию. – Перевела взгляд свинцовых глаз на Ганну: – Сирота из вас кто? Ты?

Ганна испуганно посмотрела на свою рыбку, потом на Тракторину Петровну. Засунула рыбку в рот, давясь, глотала вместе с чешуей.

Проглотила, жалко улыбнулась. Губы от налипшей чешуи у Ганны стали серебристые, будто рыбки.

– Дикая какая, – брезгливо подивилась Тракторина Петровна. – Следуйте за мной на оформление. Ничего, перевоспитаем, мы и не таких перевоспитывали. А вы – к сторожу. Всей семьей. Попроси у него березовой каши. Десять порций на всех!

– Тракторина Петровна! – взмолился Марат. Сестрички дружно заплакали.

– Ладно. Уговорил. Прими все удары на себя, ты мужчина, ты рыцарь. Добрая я сегодня!

6

В кумачовой комнате только стул стоял и зеркало висело. Ганна на стуле сидела, на себя смотрела: сама себе нравилась.

– Оставайся у нас уборщицей, Харитина Савельевна, – предлагала Тракторина Петровна, подступая к Ганне с ножницами. – Нас тут взрослых двое: я да сторож. Не справляемся.

– Мне до хаты своей надо. У меня там хозяйство, огород. Вот девочку сдам – и айда домой. Как ее оформлю, так и…

– Девочку мы оформим быстро, – сказала Тракторина Петровна, начиная стричь. – Наша стрижка – это и есть документ. Мы не бюрократы. Закрой глаза.

Ганна послушно закрыла глаза. Тракторина Петровна стригла, расспрашивала:

– Откуда ты, девочка? Кто родители? Как осиротела?

– Сирота с рождения она, Петровна, – отвечала тетка Харыта вместо Ганны. – На плоту приплыла, по реке, в колыбельке. На малиновой подушечке, как куколка, лежала. Я лошадку поила, смотрю – плывет, я мужиков покричала, выловили. Она еще грудная была, всем селом выкармливали… Сейчас кормить нечем, голод кругом, вот сдаю…

– А чего ж она-то молчит?

– Она все время молчит. Не умеет говорить.

– Кулачья она дочь! – убежденно сказала Тракторина Петровна. – Хитрит. Откуда у бедняка колыбелька? А бревна для плота? Отец ейный и мать – кулаки… На любую хитрость пойдут, чтобы кровь свою грязную вражью оставить в нашем чистеньком новом мире!

– Не было тогда кулаков. Война была.

– Война, говоришь? Ну, тогда точно буржуйская дочь! Подушечка у ней малиновая… Дочь белогвардейца!

– Не бери грех на душу, Петровна…

– А ты не бойся. Мы документов не держим. Я про них все вот здесь держу, – Тракторина Петровна постучала себя по голове. – Хочу – казню, хочу – милую. Никому не доверяю. Так что не бойся и скажи, чья она дочь. Ишь выдумала – плот… Врать ври, да не завирайся… Ну-ка, девочка, ответь…

– Говорю ж, не умеет она. С головкой у нее что-то. Слаба умом, – ответила тетка Харыта.

– Слаба умом? – неизвестно чему обрадовалась Тракторина Петровна. – То есть лишена разума? То есть животное. Как бы обезьяна. А из любой обезьяны можно сделать человека. Вот и проведем над ней эксперимент.

– Она не зверь. Она человек! – возразила тетка Харыта.

– Чем отличается человек от животного? Наличием разума! Значит, она животное.

– У нее есть ее бессмертная душа!

– Душа – это предрассудок. Души нет.

– Есть!

– Хорошо. Если есть душа, то и Бог есть? Так? Тогда почему твой Бог дал ей душу, а ума не дал? Ответь!

– Буяя мира избра Бог, да премудрыя посрамить! – сказала тетка Харыта твердо.

– Для уборщицы больно ты божественная будешь. Ну да ладно, открывай, девочка, глаза. Правда красиво?

Ганна посмотрела на себя стриженную наголо, с выбритым крестом. Провела рукой по затылку. Встала, сняла башмак, ударила им по зеркалу. Зеркало рассыпалось со звоном.

– Ты дочь врага народа, – с ненавистью сказала Тракторина Петровна Ганне. – Ты – обезьяна, ты мразь, ты животное…

На дворе вдруг закричал кто-то. Повернули головы. Огромный неуклюжий мужик бил розгами Марата. Тетка Харыта охнула, костыльками задвигала, к дверям поползла, выползти во двор хотела. Тракторина Петровна через нее перешагнула; у дверей, как часовой, встала:

– Не трудись, старая, стой где стояла.

– Дэтыну ж обижают, Петровна, – не понимала тетка Харыта. – Зверюга мальчонку бьет, як же это, за что?

– То не бьют, Савельевна, то воспитуют… Мы им с Егорычем как мать и отец. Как мамка и папка. И кормим, и поим, и порем – все как в семье, – торжественно сказала Тракторина Петровна. – В нашей дружной советской рабоче-крестьянской семье! – И строго добавила тетке Харыте: – Уберешь здесь. А за зеркало расплатишься с первой получки. Когда заплотишь, тогда и поедешь до своей хаты.

Ганна у окна стояла, глядела, как Марата бьют: от каждого удара всем телом вздрагивала, будто те удары на себя принимала, будто не его, а ее бьют.

– Га! – кричала. – Га!

– Прости, – обхватила ее ноги тетка Харыта. – Прости меня, Ганночка, прости меня, доченька, за то, что я тебя сюда привезла.

Ганна села, обняла тетку Харыту. Так и сидели обнявшись.