И вдруг теплая волна, окрашенная кровью, хлынула из моего горла. Я потеряла сознание…
Ночь продолжалась… Но я не слышала больше ни шума, ни криков, не видела страшных чудовищ, раскачивавших мое тело, с суровыми сосредоточенными лицами. Напротив, чье-то незнакомое и доброе старческое лицо склонилось к моему изголовью…
Это лицо я видела где-то… кажется, на вратах алтаря той церкви, где нас венчали с Сергеем. Но лицо этого седого, похожего на евангелиста человека, казалось мне чудно-знакомым и странно-дорогим. И, когда это лицо склонялось ко мне, мне хотелось бесконечно продлить присутствие незнакомого существа как можно дольше у моей постели. Он клал мне на голову большую сухую и теплую руку, и ночь в моей душе прояснялась при одном этом прикосновении и заменялась днем… Потом еще более знакомые черты, добродушные и милые, представали передо мною, их я узнала сразу — это была няня.
Я окончательно пришла в себя, наконец, чудесным летним утром, открыла глаза и сознательно-ясно обвела ими комнату. Из груди двух людей вырвался один общий вздох облегчения. Я посмотрела в их сторону. Они оба — и няня, и мой чудесный седовласый старик — бросились ко мне, и в глазах их я увидела такое яркое, такое бесконечное счастье, что мне самой стало радостно и хорошо на душе.
— Слава Богу, вы здоровы! — произнес радостно-умиленный голос незнакомца.
— Кто вы? — не сводя с него взгляда, спросила я.
— Тот, кто желает вам от всего сердца всего хорошего, — с чарующей улыбкой шепотом произнес он.
— Не говорите, я все равно знаю! — тоже почему-то шепотом произнесла я, — вы посланник неба, не правда ли? И должны знать, у вас ли, в раю мой муж?
Он тревожно взглянул мне в лицо.
Он, должно быть, боялся, что я брежу опять, но мое лицо выражало столько сознательной радости, столько счастливого покоя, какой только может быть у труднобольного, впервые почувствовавшего заметное облегчение…
— Мой муж у вас? — повторила я.
— Успокойтесь, ему лучше, он поправляется.
— Так, значит, он жив?!
— Жив, крохотка, наш Сереженька… — поторопилась ответить няня.
От счастья я снова лишилась чувств…
С этого дня я стала быстро поправляться.
Чудесный старик оказался доктором Львом Ивановичем Сурским, выписанным из Курска в тот же день, когда меня, бесчувственную, полумертвую, вытащили из реки слободские крестьяне. Я пролежала, оказывается, две недели от сильного нервного потрясения… Но он собственными руками вырвал меня из цепких рук смерти, едва выпустивших захваченную было уже ими добычу. Зато между мною и доктором образовалась какая-то тесная духовная связь. К нам еще примкнула няня, выходившая меня собственными руками, как только может выходить мать своего больного ребенка. Вся жизнь нас троих сосредоточилась здесь, в этой светлой комнатке, с веселенькими обоями, пропитанной чуть заметным ароматичным куревом, заглушавшим неизбежный запах лекарства.
Теперь все мои мысли сводились к одной: как можно скорее выздороветь, чтобы ухаживать за выздоравливающим мужем.
Оказывается, он, сброшенный в ту роковую ночь неожиданно взбесившейся лошадью, отделался глубоким обмороком, принятым Игнашей за смерть, и сильным вывихом ноги, ради которого и был прикован к постели. Я искренне верила тому, что это было возмездием мне за все дурные побуждения и склонила голову перед этим справедливым наказанием меня судьбой.
Доктор Лев Иванович принял на себя роль посредника между нами и переносил от меня к моему Сергею и обратно поклоны и те неуловимо заботливые добрые пожелания, которыми могут обмениваться близкие любящие друг друга люди.
Наконец я встала с постели.
Встал единовременно со мной и Сергей.
— Вам можно нынче повидаться с супругом. Вы уже достаточно оправились для этого, — сказал мне как-то Лев Иванович, когда я уже начинала бродить по комнате, то и дело присаживаясь к окну и вдыхая теплый майский воздух.
— Боже мой! Но только не здесь! Позовите его в сад, в липовую аллею, я сейчас же приду туда… Здесь страшно пахнет лекарством, а мне хочется увидеть его после такой долгой разлуки при более праздничной обстановке.
Он пожал мне руку и пошел исполнить мое поручение.
Оставшись одна, я подошла к зеркалу поправить волосы. Я исхудала во время болезни, но это шло ко мне. Глаза блестели ярче, кожа на лице стала бледнее и прозрачнее… Какая-то неуловимая печать легла на лоб и давала новое освещение всему лицу, ставшему осмысленнее, серьезнее и значительнее.
Я наскоро погладила срезанные во время болезни волосы и, опираясь на зонтик, медленно, шаг за шагом направилась в сад.
У дверей портретной меня встретила няня.
— Матушка барынька моя, деточка моя, Христова страдалица, — кинулась она ко мне, — крохотка моя, Слава Богу, поправилась ты у нас! Родная ты наша!
Старуха целовала мои руки, обливая их потоками слез. Я горячо обняла ее и поспешила к мужу с сильно бьющимся сердцем.
