Дурной возраст - [5]

Люсьен стянул толстый пуловер — ворот-водолазка тер шею, швырнул в кресло. Сбросил ботинки, поддав их энергично ногой в направлении радиатора, включил проигрыватель и только тогда растянулся на кровати, заложив сцепленные ладони под затылок. Чтобы лучше думалось, требовался шум, как можно больше шума. Пока пальцы ног шевелились в ритм музыки, он в деталях вернулся к проекту Эрве. Спятил, ей-богу, спятил! Идиотизм высшей марки, как бы сказал Борис Виан. Этак в каталажку угодишь, как пить дать. Но, может, все на самом деле проще, чем кажется. Начнем с того, что газеты пестрят историями с похищениями, и ведь поначалу по крайней мере все без осечек. Потом, конечно, нередко случаются и осложнения, но все почему? Потому что похитители требуют выкуп. И главным образом потому, что покушаются на важных типов. А еще потому, что жертв долгое время держат в заточении, что позволяет развернуть мощные полицейские силы. Что будет в случае с совершенно ничтожной и беззащитной дамочкой? Если она и исчезнет на два-три дня, в начале школьных каникул, кто заметит? Даже об исчезновении говорить не приходится. Речь ведь идет всего-навсего об отлучке, отсутствии по причинам личного порядка. Ей не пришлось бы жаловаться на какое бы то ни было насилие. И от стыда вряд ли она стала бы рассказывать близким о своем злоключении. Кстати, каким близким? Никто никогда не встречал ее в городе, в магазинах или в кино. Ее никогда не поджидал мужчина. Она была воплощением учителки, которая не думает ни о чем, кроме работы. Прилежная, работящая зануда. Этакая зубрила-отличница, старая дева. Глаза бы не глядели! Ненадолго упрятать ее в тень — пойдет на пользу. До чего же приятно сознавать, что держишь под замком ненавистного врага! Даже если план не осуществится, в голове возникает столько забавных картин, что чувствуешь себя уже наполовину отмщенным. Когда-нибудь с Эрве скажем: «Помнишь, как мы чуть не похитили телку? Надо же, какие нахалы!».

Отворилась дверь.

— Ты здесь!

— Здравствуй, папа!

— Здравствуй!

Люсьен мгновенно понял, что разговор предстоит бурный.

— Нельзя ли выключить эту музыку дикарей? — спросил доктор.

Он прочитал надписи, украшавшие комнату.

— Что-то новенькое! Раньше были идеи Мао. Если я правильно понял, эволюционируешь в направлении анархии? Мне звонил твой директор. Тебе известно, почему? — Он снял очки в тонкой золотой оправе и взглянул на сына близорукими мигающими глазами. — Поздравляю. Ты не только бездельничаешь, но и позволяешь себе высмеивать преподавателей.

— Папа, я…

— Молчи! Мне все известно. Хотелось бы знать, чем тебе не угодила преподавательница математики. Хотя, я понимаю, чем именно. К несчастью, это хорошо воспитанная, добросовестная девушка, единственная вина которой состоит в том, что она слишком молода и имеет дело с бессердечными шалопаями. И кто же душе всех изгаляется в первых рядах этих сопляков? Мой сын, черт возьми! Мальчишка вбил себе в голову, что он, видите ли, умен, на том основании, что голова у него наполнена идиотскими лозунгами. Ничего не скажешь, есть чем гордиться, когда у тебя такой сын. Мне остается только, в свою очередь, просить прощения у этой особы. Да, да! Когда балбес твоего пошиба обижает человека, надо у него просить прощения.

— Она вечно ко мне придирается, — возмутился Люсьен.

— И она права. И я ей признателен. Лентяев надо держать в ежовых рукавицах. Если бы я был учителем, не сомневайся, я бы тебя не щадил.

— О, еще бы!

— Что еще бы! Ты ведь несчастное дитятко. Тебе житья не дают. Отказывают во всем. Во всем-то ты нуждаешься. Остается только плакаться. Скоро я буду во всем виноват. Но задумывался ли ты хоть когда-нибудь, какую жизнь вы устраиваете этой девушке? Вам приходит в голову, что она может из-за вас потерять работу?

— О! Ну уж скажешь!

— Не ну уж! Директор ничего не стал от меня скрывать, так вот — хватит. Придется принимать меры. Прежде всего к началу занятий ты и твой приятель Эрве на три дня будете исключены. Меня проинформировал сам директор. Хорошенький у тебя будет дневник! Только я решил по-иному. Я заставлю тебя заниматься математикой не с кем-нибудь, а с твоей учительницей, если она согласится тебя простить.

— Мадемуазель Шателье?

— Она самая! Почему бы и нет? Прежде всего я хочу, чтобы ты перешел в девятый, а тебе до этого далеко. И потом мне крайне неприятно, что у этой особы складывается о нас дурное мнение. У тебя, может, и отсутствует самолюбие, но у меня, представь, оно есть. Когда делаешь ошибки, надо уметь их исправлять.

Люсьен забился в угол кровати, подогнул под себя ноги. Он предпочел бы, чтобы ему надавали пощечин, побили. Все что угодно, только не эта холодная ярость, которая сочилась из каждого слова отца. Частные уроки! Насмешливые взгляды телки! Подтрунивания дружков! Что-то вроде низложения авторитета. Позор. Капитуляция.

— Она плохая училка! — прошептал он.

— Браво, — сухо заметил доктор. — Лучше некуда. Мой сын, коллекционирующий плохие отметки, с первого взгляда может определить, кто хороший, а кто плохой учитель. Так вот, я надеюсь, что мадемуазель Шателье, занимаясь с тобой, добьется успехов.