Дурное влияние - [22]
Наверху загорается свет. Скорее всего, это комната Карла, хотя, может, и чья-то еще. Странно как-то — прятаться у соседского дома, ничего не предпринимая.
— Так мы идем или нет? — спрашивает Олли.
Это не вызов, это просто вопрос, но я не хочу быть трусом, который согласен на поражение.
— Наверное.
— Тогда пошли.
— Учти, только вместе.
— Ясное дело.
Если бы в мире существовал рекорд по самой медленной ходьбе от калитки до входной двери, мы бы точно его побили. То и дело мы останавливаемся и переглядываемся, словно вот-вот смоемся, но нет. И даже когда мы добираемся до самой двери, проходит еще целая вечность, прежде чем один из нас решается позвонить. Даже просто дотронуться до кнопки звонка, так и не нажав на нее, оказывается делом непосильным. Каждому из нас приходится сделать по нескольку попыток, прежде чем я, наконец, давлю по-настоящему. Но и после этого мы в любой миг готовы сорваться с места.
Там целая куча замков, которые звякают и скрежещут, прежде чем дверь распахивается. Но это не Карл. Это женщина. Его мама. На самом деле абсолютно нормально, что дверь открывает она, ведь это ее дом, но для нас с Олли ее появление — настоящий сюрприз, и я тут же начинаю жалеть о том, что мы здесь.
Лицо ее накрашено как для вечеринки, которая была много дней назад. На ней черные легинсы и белая футболка мешком с огромными буквами «ОТДЫХАЙ» во всю грудь. Обычно люди не обращают внимания, кто во что одет. Ну, конечно, кроме случаев, когда в одежде что-то не так, — тогда это бросается в глаза само собой. С одеждой у мамы Карла определенно что-то не так. Да и со всем остальным тоже. Как будто от шеи вверх она собирается в люди, а от шеи вниз остается дома.
На голове у нее пышный начес, но с одной стороны волосы примяты — наверное, спала на этом боку. Она глядит куда-то поверх наших голов, и до нее не сразу доходит, что надо бы глянуть пониже. Когда же она нас все-таки замечает, то всматривается в наши лица так, словно не может сообразить, должна она знать, кто мы такие, или нет. Есть что-то странное в ее медлительности, в стеклянной неподвижности глаз — как у человека, который прикидывается мертвым.
Хорошо бы пуститься наутек, но путь к отступлению отрезан. И я говорю:
— Мы друзья Карла.
— Друзья Карла?
Всего два слова, но она произносит их с удивлением, точно они совершенно не вяжутся друг с другом.
— Мы пришли… в гости. В смысле, узнать, дома ли он.
— В гости к Карлу?
И тут до нее доходит. Лицо моментально преображается. Она взмахивает руками и широко улыбается во весь свой напомаженный рот:
— Ой, ну конечно! Заходите, заходите. Как мило. Как мило. Входите же. Входите. Не стесняйтесь.
Она ведет нас по коридору в гостиную. Дом точь-в-точь как наш. И размеры комнат, и расположение дверей и окон. Я мог бы найти здесь дорогу даже с завязанными глазами. Ведь это мог быть и мой дом. Если бы не какое-то странное ощущение. С той самой секунды, как мы вошли, я чувствую, что здесь что-то не так.
Уже не первый месяц, как они переехали, но дом выглядит, будто в него вселились только вчера. Из мебели лишь бархатистый синий диван да телевизор на большой картонной коробке посреди комнаты. Сверху на телике — жестянка тушеной фасоли с торчащей из нее ложкой. В углу груда стульев, сложенных друг на друга, половина — ножками вверх. Стены абсолютно голые, за исключением старых обоев с выцветшими прямоугольниками, по которым легко определить, где висели полки у предыдущих хозяев. Единственный источник света — голая лампочка над телевизором, слишком яркая, чтобы смотреть на нее, и все равно в комнате серо и мрачно. На улице еще светло, но шторы задернуты наглухо и провисают посередке, и сквозь бреши проглядывают кусочки неба.
С запахом в доме тоже что-то непонятное. Что-то тошнотно-сладковатое. И еще здесь очень жарко. Ненормально жарко. Слышно даже, как шипят батареи.
Мама Карла вдруг начинает суетиться, словно наше появление в доме — нечто из ряда вон выходящее.
— Может, вы… хотите лимонад? — предлагает она. — Апельсиновый?
Последний раз я пил лимонад лет сто назад, но все равно соглашаюсь. Такой ответ кажется сейчас наиболее безопасным. Олли тоже соглашается.
— Отлично. Лимонад. Два лимонада.
Она исчезает на кухне, и мы наблюдаем, как она поочередно открывает и закрывает дверцы шкафчиков: сначала медленно, затем все быстрее, хлопая ими, проверяя каждый по два, а то и по три раза, скороговоркой бормоча себе под нос: «Лимонадлимонадлимонадлимонад».
То и дело она останавливается и оглядывается на нас, как бы извиняясь.
— Уверена, он где-то был. Я же точно его покупала.
По мере того как она перерывает шкафы, передвигая туда-сюда разные банки, жестянки и бутылки, заглядывая в одни и те же места по нескольку раз, прическа ее становится все всклокоченнее, а лицо — все краснее.
— Может, мы просто соку попьем? — предлагаю я.
Она смотрит на меня так, будто я вломился к ней в дом без всякого предупреждения, но внезапно лицо ее вновь светлеет.
— Да, точно, сок. Сок-сок-сок. Сок у нас есть.
Она открывает холодильник, совершенно пустой. Лоток с маргарином да банка майонеза — вот и все. Она стоит, уставившись внутрь, точно пораженная этой пустотой. Точно ее обокрали.
АнонсНет, не забудет никто никогда... школьные годы, блин...Семнадцать лет, желание нравиться женщинам, потребность в самоуважении и уважении однокашников, которого можно добиться, лишь став круче всех... И кажется невероятным, что есть на свете такой человек, которому на все эти проблемы наплевать. Тем не менее, вот он, Новенький – умный, красивый, независимый, сильный. Рядом с ним ты кажешься себе гнусным уродцем и так мечтаешь подружиться с этим удивительным человеком. Так сильно, что впору даже усомниться в собственной сексуальной ориентации...Сатклифф виртуозно выворачивает подростковые комплексы и страхи, с иронией исследует абсурдность школьной жизни и хитросплетения школьной иерархии.
«Опыт есть? Может, попробуешь?» – издевательски спрашивал своих современников Джими Хендрикс, чья гитара выла и звала жечь государственные флаги, свободно любить и использовать промышленное растение «конопля» не по назначению.В наши дни вопрос этот остается открытым. Опыт есть? Любой? Жить умеешь?Чтобы доказать себе и своим приятелям, что он не хуже других, наивный 19-летний англичанин Дэвид отправляется в модную и экзотическую страну – Индию. В череде невероятных комических похождений, приводящих его в ашрамы просветленных соотечественников, на роскошные курорты и переполненные толпами индийцев улицы, Дэвид познает – нет, не Индию, но самого себя.
Книгу составили два автобиографических романа Владимира Набокова, написанные в Берлине под псевдонимом В. Сирин: «Машенька» (1926) и «Подвиг» (1931). Молодой эмигрант Лев Ганин в немецком пансионе заново переживает историю своей первой любви, оборванную революцией. Сила творческой памяти позволяет ему преодолеть физическую разлуку с Машенькой (прототипом которой стала возлюбленная Набокова Валентина Шульгина), воссозданные его воображением картины дореволюционной России оказываются значительнее и ярче окружающих его декораций настоящего. В «Подвиге» тема возвращения домой, в Россию, подхватывается в ином ключе.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
Стивен Фрай, подтверждая свою репутацию человека-оркестра, написал историю классической музыки, которую вы и держите в руках. Но если вы думаете, что знаменитый острослов породил нудный трактате перечислением имен и дат, то, скорее всего, вы заблудились в книжном магазине и сухой учебник стоит поискать на других полках. Всех же остальных ждет волшебное путешествие в мир музыки, и гидом у вас будет Стивен Фрай с его неподражаемым чувством юмора.Разговор о серьезной музыке Фрай ведет без намека на снобизм, иронично и непринужденно.
Стивен Фрай и Хью Лори хороши не только каждый сам по себе, превосходен и их блестящий дуэт. Много лет на английском телевидении шло быстро ставшее популярным «Шоу Фрая и Лори», лучшие скетчи из которого составили серию книг, первую из которых вы и держите в руках. Если ваше чувство смешного не погибло окончательно, задавленное «юмором», что изливают на зрителя каналы российского телевидения, то вам понравится компания Фрая и Лори. Стивен и Хью — не просто асы утонченной шутки и словесной игры, эта парочка — настоящая энциклопедия знаменитого английского юмора.
Одри Унгар не видела отца двадцать лет. Профессиональный игрок в покер, он уехал из дома, когда ей было двенадцать, и навсегда исчез из ее жизни. И вот Одри уже за тридцать, и теперь она сама балансирует на грани кризиса среднего возраста. Чтобы вновь обрести себя, Одри решает найти отца, однако выясняется, что сделать она это может, только если сама станет профессиональной картежницей. Но мало научиться играть в карты — надо еще проникнуть в закрытый мир игроков. И ключом в этот мир становится Большой Луи, сварливый гигант, который боится выходить из своей крохотной квартирки на верхотуре дома-башни.
Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку.