Дурная Слава - [46]

— Этот заморыш? — удивился милиционер.

— Он только прикидывается слабачком. Сила в нем немереная.

— В отделении разберемся.

Верка стушевалась.

— Зачем в отделении? Сейчас Бугай оклемается, мы и пойдем.

— Потом в суд на нас подадите, скажете, что мы не вмешались. Нет уж, прошу в отделение.

Верка сделал последнюю попытку.

— Как же вы нас заберете? Нам вместе нельзя. Он нас в машине заколбасит.

Мент почесал голову.

— Отдельно поедете. Сначала вас отвезем. Отделение недалеко. Пока протокол напишите, этого бандита привезем. Василич пока его постережет.

Когда они кроме одного стерегущего уехали, Веничка сказал:

— Зря ты мне помешал. Я б его так отделал. Но у тебя тоже хороший нокаут получился.

— Я не хотел его бить!

— Это ты в отделении расскажешь, — сказал Василич, думая, что обращаются к нему.

— Это я не вам.

— Тогда кому? Кругом никого. За дурика хочешь сойти, так это у нас в отделении быстро вылечат.

— Вот и вы не верите. Мне никто не верит, а Веничка творит что хочет. Все думают на меня. Я сейчас только что человека спас.

— Если бы все так спасали, у нас людей бы не осталось, — усмехнулся Василич.

— В отделении тебя вылечат! — хохотнул Веничка. — Как же? Пальцы в косяк зажмут, и все пройдет.

— Заткнись!

— Чего-чего? — вскинулся Василич. — Обнаглел, парень? Телика насмотрелся и решил, что крутой?

Еще можно было выкрутиться, но опять встрял Веничка:

— Предложи ему штуку, он маму родную продаст!

Артем с ужасом заметил в руке пятисотки.

— Бери, урод!

— Ты кого уродом назвал, щенок! — заорал Василич, теряя терпение.

— Бери бабки, продажная шкура, и проваливай!

— Ах ты, гаденыш!

Василич затопал к нему на кривых кавалерийских ногах, и кобура запрыгала у него на боку. Слишком легко запрыгала. Василич с недоумением увидел собственный пистолет в руках малолетнего бандита. В голове у него одновременно всплыли две главные мысли, а именно: какими неведомыми путями оружие приплыло к мальчишке так, что он, мент с двадцатилетним стажем, этого даже не учуял. И вторая: он не ходил в уборную по большому со вчерашнего вечера и, судя по нагнетаемой жути, совершенно напрасно. Василич уставился в вороненое жерло.

— Не дури, парень.

— Мочи его! Если тебя застукают с оружием, то пристрелят!

— Замолчи!

Василич потерялся. Стоявший перед ним парень тряс перед его лицом заряженным оружие и разговаривал сам с собой.

— Давай успокоимся, — попытался Василич отвлечь парнишку. — Если ты отдашь мне оружие, то я ничего никому не скажу. Мне будет стыдно признаться, что несмышленый мальчишка отнял у меня табельный пистолет.

Но стоило ему сделать шаг, как пистолет буквально запрыгал в руках подростка.

Василич вспомнил, как в начале службы видел человека, в голову которого попала пуля. Эффект был такой же, как если бы ее сунули в мясорубку.

— Отдай пистолет, пожалуйста! Меня же уволят, а тебя посадят.

— Тебя не уволят, а похоронят! — хохотнул Веничка. — Шас выпустим мозги проветрить!

— Никому не будем мозги выпускать!

— Тогда в ногу стрельни!

Пистолет пару раз мотнулся вверх-вниз, Василич следил за дулом с замиранием.

Никогда ему не было так страшно. Он накануне плотно пообедал, и все усилия ушли на то, чтобы пища не вернулась тем же путем.

— Тогда сделаем вот что! — Веничка задрал его руку с пистолетом и резко опустил вниз.

Перед самым ударом Артем непроизвольно нажал на курок. Выстрел ударил набатом.

Василич углядел, как брызнули наружу его мозги, на самом деле, это была кирпичная крошка из стены, и с закатившимися глазами повалился в кучу битой штукатурки.

Когда за ним вернулся напарник, Василич уже оклемался и, счастливо улыбаясь, сидел на той еще куче.

— Я кажется обос…ся, — признался он.

На следующий день на работе произошло ЧП. Утром настроение у Бена было безмятежное. Артемка нашелся сам. Когда они с Ларой выбрались из «Ниагары», мальчик, как ни в чем не бывало, сидел у своего подъезда. Лара с отчаянием вцепилась в него, он в нее, и Бен в очередной раз убедился, что какова бы ни была сильной отцовская любовь, между матерью и сыном ему не влезть. По существу теперь они являл собой единый организм — радующийся, мятущийся, замирающий от облегчения и от предчувствия новых бед. Бен понял всю неуместность своего присутствия и уехал. Он продолжал пребывать в благостном чувстве до самого ЧП.

Не успел он на следующее утро прийти на работу, Зиночка пожаловалась на недомогание. Вид у нее был нездоровый — лицо желтое словно пергамент, а глаза наоборот красные. Бен даже разрешил ей не готовить себе утренний чай, но секретарша встала на стражу профессиональных обязанностей. Только предупредила, что сначала отнесет чай Ерепову. Бен уже смирился с тем, что секретарша у них одна на двоих. Судя по многим признакам, он являлся странным замом. Неким неполноценным придатком по отношению к остальным восьми.

Не прошло и пяти минут, как дверь осторожно отворилась, впуская Зиночку, передвигающуюся крадущейся походкой с подносом в руках. Бен успел удивиться, что она несет ему чай первому. Удивление сменилось шоком, когда застывшая в дверях Зиночка слегка наклонила поднос, и парящий стакан, сахарница, лимонница заскользили по наклону и, догоняя друг друга в полете, устремились навстречу полу. Ни один мускул не дрогнул на невозмутимом лице секретарши, словно каждодневное битье посуды являлось ее почетной обязанностью.