Дурная примета - [29]

— Поняла.

— Хорошо. А руками?

— В лицо… — вновь смущалась Анастасия.

Она никак не могла преодолеть психологический барьер, что ей придется бить человека по лицу. И не просто бить, а умышленно причинять ему жесткую, доводящую до потери сознания, боль. И в школе, и в институте учили не этому, а совсем противоположному. Учили, как оказывать помощь, а не как причинять боль.

— Конкретней, — не оставлял ее в покое оперативник.

— Пальцами в глаза… — мямлила инспектор ПДН.

— Молодец! — подбадривал Александр Кузьмич. И снова спрашивал: — А если нападающий будет закрывать тебе рот своей рукой или ладонью, чтобы не кричала, что должна делать?

Настя Журавлик поднимала на опера свои большие, подернутые поволокой невинности глаза и неуверенно говорила, что должна кричать.

— Но он тебе рот рукой зажал, какой тут крик… — горячился Кузьмич.

— Тогда я должна сначала его укусить за руку, — смущалась Настенька, — а когда он свою руку уберет, надо кричать.

— Ну, вот, — вздыхал с облегчением Григорьев.

Потом долго мозговали, как предохранить голову «живца» от удара. Если бы дело было осенью или зимой, то проблем бы не было: подложили что-нибудь под шапку, и иди с богом. А тут лето! Все гуляют без головных уборов.

— Хоть бери и голову в гипс упаковывай да бинтами обматывай, — злился Кузьмич, — «коси» под раненого.

— Под раненую, — мягко поправляла Настя.

— Одно и тоже, — отмахивался с раздражением Григорьев.

— Да вряд ли насильник на болезненную позарится, — улыбнулся он, Алелин, отметая этот план. — Это только в сказках «бит небитого несет»! В жизни… сложнее.

— Я и сам понимаю, — сердился Григорьев, — но ничего путного на ум не идет. — Я уже и про зонтик, и про косынку, и про беретик думал… Не подходят…

Выход нашли по подсказке самой Анастасии, которая вспомнила, что ее мама в молодости носила вуалетку, то есть декоративную бархатную шапочку с легкой черной вуалью.

— Это будет немного необычно, чуть пикантно, — с долей сомнения в голосе пояснила Настя, — но и странным, чужеродным не будет казаться. Я так думаю… Ведь когда-то модным было в вуалетках в «свет» показываться… Даже свой шик имелся…

— А что, дело говорит! — загорелись они идеей инспектора ПДН. — Какая-то изюминка в этом есть. Недаром говорят, что все новое — это хорошо забытое старое! А устами младенца сама истина глаголет.

Съездили домой к Анастасии. Нашли вуалетку. Примерили. Прикинули, как будет все выглядеть в ночное время в парке. Получалось, что немного эффектно и загадочно.

— Пойдет! — обрадовался Кузьмич. — Подложим кусочек фанеры — и никакой кулак, никакая палка страшны не будут!

— А если еще двойную фанерку, да с вбитыми в нее гвоздиками острием вверх… — добавил он небольшой штрих к идее Кузьмича, — то при ударе кулаком об острие гвоздиков, насильник не то, что про жертву забудет, но и взвоет на весь парк. Да так, что любую музыку заглушит! Надо только длину гвоздиков рассчитать. На всякий случай…

— Сапожные, думаю, подойдут! Или те, со шляпками, которыми мебельщики пользуются…

Идея понравилась Кузьмичу. И к вечеру не только была готова Настя, но и ее теперь уже многослойная, как торт «Наполеон», вуалетка.

С неделю, изо дня в день, они втроем ходили в парк. Подозреваемый, на которого через паспортный стол они раздобыли фотографическую карточку, там не появлялся.

И вот седьмого июня, когда они в очередной раз после своей основной работы, вышли на «охоту» в Первомайский парк, насильник обозначился.

Был он довольно крупный, в серой, как и стоило того ожидать, ничем не приметной одежде.

— Посмотри, кулачищи-то какие, — шепнул Кузьмич ему, когда они издали стали аккуратно наблюдать за фигурантом.

— Такому, черт его побери, никакой палки не надо, — согласился он. — Махнет — и мало не покажется! Не только хрупкой девушке, но и матерому мужику…

— Это и хорошо, — помнил о «шипах» под вуалеткой Григорьев. — Все доказательства для суда оставит на руке!

Стали тихонько подводить к нему «живца». У Насти от волнения коленки тряслись. Но как бы там не тряслись колени, и не пыталось вырваться из груди сердечко, раза три она уже продефилировала перед подозреваемым. Один раз даже задела его, как бы невзначай. И извинилась. Это было уже сверх плана и по личной инициативе инспектора ПДН.

«Получит трепку после операции», — рассердился про себя он, не одобряя излишнюю рьяность Насти. Но тут же подумал: «Молодец девчонка, с соображением»!

Но Козловский Эдуард, казалось, не реагировал. Все с тем же лениво-отсутствующим взглядом прогуливался по аллеям парка. Порой присаживался то на одну, то на другую скамью, делая вид, что беззаботно отдыхает. Со стороны — добропорядочный интеллигентный горожанин, решивший сделать вечерний моцион перед сном.

— Наверно, гад, сегодня не клюнет, — был весьма озабочен, возможно, обескуражен таким поведением фигуранта Кузьмич. — И все старания наши коту под хвост! Не хотелось бы…

— Не исключено… — вынужден был согласиться с Кузьмичом он.

Но Козел клюнул. Совсем неожиданно.

Настя в очередной раз, продефилировав по центральной аллее в своей кокетливо-вызывающей вуалетке, единственной на весь прекрасный пол, удалилась из освещенного центра на окраину парка. Почти неразличимыми тенями, поодиночке, метрах в тридцати позади Насти и на параллельных с ней курсах, они оба неспешно двигались за ней к крутому склону, которым оканчивался парк с юго-восточной стороны. Подозреваемый, вроде бы оставался в центре. Там они его, по крайней мере, видели в последний раз.