Дурная примета - [26]

Эмиль Хагедорн побледнел как стена. «Ну теперь уж все равно. Этот зря не говорит, этот на своем поставит. Теперь все равно». Его взгляд блуждает по двору. В доме управляющего у окна стоит какая-то белая фигура, а в господском доме баронесса фон Ханнен играет на скрипке. Звуки доносятся через неплотно закрытые окна. Она легко, будто забавляясь, касается струн смычком, во дворе слышны лишь замирающие отзвуки аккордов. На мгновение Эмилем снова овладевает знакомый страх. Из окон людской глядят батраки и батрачки. Лоденшок, десятник, вышел на порог. Все затихло вокруг, только куры кудахчут в курятнике.

И тут из коровника, с подойником в руках, выходит Стина. Ее лицо раскраснелось, волосы выбились из-под платка и колечками свисают на лоб. Оттопырив нижнюю губу, она сдувает непокорные пряди. Стина останавливается в дверях.

— Ну, скоро? — спрашивает Бюннинг.

— Вы не выгоните меня, господин инспектор. Вам ведь, пожалуй, нежелательно, чтобы я рассказал всем, как недавно видел вас со Стиной на сеновале.

Эмиль Хагедорн говорит это совершенно спокойно. Ибо, когда он видит Стину, стоящую в дверях хлева, он сразу утверждается в мысли, что его догадка верна. «Иначе разве она стерпела бы такие слова? Не настолько уж она нахальная».

Управляющий смотрит сузившимися глазами, его верхняя губа слегка вздрагивает. Затем он переводит взгляд на Стину Вендланд. Но она еще раз пытается сдуть волосы со лба, поворачивается и уходит обратно в коровник. Перед глазами Бюннинга мелькнули ножки доильной табуретки, пристегнутой у нее ремнем к поясу.

«Обоих выгнать из поместья. Обоих!.. Но теперь — спокойно. Теперь необходимо хладнокровие».

Управляющий Бюннинг, которому нынче с утра не везет, круто поворачивается, чтобы уйти. Однако, пытаясь прикрыть отступление, он говорит еще раз Эмилю Хагедорну:

— Ты — красный, ты — бунтовщик. Я возьму твою фамилию на заметку, Хагедорн!

С этими словами он уходит. Эмиль Хагедорн садится на порог коровника и, глубоко задумавшись, вытаскивает из кармана трубку. Он снова ее набивает, зажигает фосфорную спичку о голенище и преспокойно закуривает, как будто курить до обеда в имении Ханнендорф вовсе и не запрещено.

«Чего ему нужно, этому Бюннингу, — размышляет он. — «Красный» — это что же такое за штука? При чем тут бунтовщик и красный? Болтает чушь какую-то!»

*

Эмилю Хагедорну двадцать два года. До этого дня он ничего не слыхал о красных. Дома отец говаривал, бывало, о каких-то «сициаль-демократах»: «Кришан Шультеке — это не иначе как сициаль-демократ». Но откуда было Эмилю знать, что социал-демократ и красный — одно и то же? Его учитель, старый пономарь Брандт, ничего про это не рассказывал.

*

Матильда Бюннинг, жена управляющего, метелочкой из перьев обмахивает завитушки, украшающие трельяж, позолоченных ангелочков и розы, которые обрамляют зеркало. Она в пеньюаре, в белом утреннем пеньюаре. Когда она его надела в первый раз, госпожа помещица сказала:

— У нее мания величия. Нет, ты подумай, Освин: белый пеньюар! У какой-то жены управляющего!

— Не порти мне отношений с инспектором, — ответил барон. — Он самый дельный человек из всех, кого я знаю в округе.

Матильда Бюннинг ничего не подозревает об этом разговоре. Госпожа, согласившись с бароном, по-прежнему дружелюбно и внимательно относится к Матильде.

Управляющий сидит за письменным столом, перелистывает бумаги.

— Так что это было у тебя с Хагедорном? — допытывается жена.

Бюннинг отвечает не сразу. Рассматривает свои ногти. Захлопнув приходо-расходную книгу, глядит перед собой.

— Самовольничает, — говорит он.

— Во-от что? А как это он самовольничает?

«От этих глупых вопросов с ума сойдешь. Во все-то ей нужно сунуть свой нос».

— Перестань наконец гоняться за пылинками, — говорит он вслух.

— Что с тобой? Надо же вытереть пыль. Хороша была бы моя квартира, если бы я ее не убирала. Вытирать пыль необходимо.

«Этот чирикающий капризный голос, это празднословие! Если ее не остановить, она прочтет целый доклад о своей домовитости и чистоплотности, о чистоплотности и домовитости своей матери и всей родни… Нет ничего противнее чириканья».

— Этот тип курил.

— А-ах, — произносит она. — Твои причуды. Ты возражаешь и против вытирания пыли. Удаление пыли очень важно для сохранения здоровья, об этом написано в календаре Ларера.

— Да-да, — говорит управляющий и берет шляпу.

— Куда же ты? Сейчас подадут второй завтрак, — чирикает жена, обмахивая пыль с безделушек.

— Есть дела в деревне…

— Но нельзя же без завтрака… Что такое с тобой сегодня?..

Дверь захлопывается.

«Ну вот, ушел без завтрака. Должно быть, этот Хагедорн ужасно его возмутил».

*

«Она просто маленькая дерзкая дуреха. Вообще-то говоря, жаль, что так получается, но кто же станет сам голову в петлю совать… Откуда дознался этот Хагедорн! Не могу себе представить, чтобы Стина сама проболталась. Как же он узнал? Ведь я пришел тогда на сеновал как будто бы случайно…»

Погруженный в размышления, управляющий идет в Дазеков. Он идет размеренным, твердым шагом. Полевая тропка запорошена снегом, по обеим сторонам расстилаются голые поля.

«Сегодня утром, это было уж чересчур. «Мне нужны деньги», — заявляет она. Хорошо, я ей обещал, и она получит обещанное. Только не таким образом. И одной, в свободной комнате для прислуги, спать ей больше нельзя: Матильда может догадаться… Что человеку в первую очередь необходимо — это прочное положение, а прочное положение я могу себе обеспечить только энергичными действиями. Мой прежний хозяин был слишком бездеятелен, и не затем я перешел к этому барону Освину, такому же размазне, чтобы покорно исполнять его желания…