Дурная примета - [25]

— Мы с Ханнингом спрашиваем его, как же быть с тобой, Стина? А он, понимаешь, только и сказал: «Мне-то сто за дело!» Как ты теперь будешь жить?

Стина останавливается, медленно опускает голову,

— Ох, — говорит Боцман и кладет руки ей на плечи. — Ты не расстраивайся, все будет в порядке. Все в лучшем виде. Вот посмотришь.

За Боцмана говорит хмель. Стина это знает. Они медленно идут дальше. Она все еще держит его за руку. Вильгельм Штрезов говорит еще много всякого и кончает одним и тем же:

— Вот посмотришь, все будет хорошо.

— А ты просто дурень. Ничего не будет.

Она отстраняется от него, бросает на ходу: «Спокойной ночи», — и исчезает.

Медленно плетется он, покачиваясь, домой. Вдруг останавливается. «А она меня все время «тыкала». Ей всего-то шестнадцать лет, а она «тыкает» безо всякого…»

Качая головой и ворча себе под нос, он входит в комнату. Берта спит.

V

Эмиль Хагедорн стоит за дверью коровника и спокойно курит трубку. Распахнутая дверь почти полностью скрывает его, а дым уходит под нависающую соломенную крышу. Только грязные сапоги выглядывают из-под двери.

— Если они пронюхают, Бюннинг или Лоденшок, что ты здесь покуриваешь, вылетишь с работы, — сказала ему вчера Стина Вендланд. — Вылетишь как миленький, собаками погонят со двора.

— Не имеют никакого права, — ответил Эмиль Хагедорн. — Не так это все просто. Что ж, человеку и трубку выкурить нельзя?

— Вот и курил бы у всех на виду. Чего же за дверь-то прячешься?

— Зачем зря раздражать людей?

— Ну, как хочешь, твоей заднице терпеть, когда Бюннинг тебя отсюда турнет, не моей…

«Чего это бабы лезут не в свои дела, — размышляет Эмиль Хагедорн, стоя за дверью. — Раз я управился со всей утренней работой, почему бы мне и не покурить. Что мне за дело, если Бюннинг и Лоденшок некурящие? А я вот курю и буду курить, хотя бы здесь, за дверью».

Трубка потрескивает легонько, и дымок, крепкий дымок от самосада, скрывается под соломенной крышей.

«А Стина, между прочим, славная девушка… Одного только не пойму… как-то вроде странно… Бюннинг за ней ударяет, это дело ясное, но она-то как? Неужто они это были тогда на сеновале?»

Посапывает трубка, табак томится в собственном соку. Эмиль Хагедорн за дверью хлева откашливается тихо и осторожно. Но вот на дворе застучали деревянные башмаки. Это Стина Вендланд. Прежде чем войти в коровник, она торопливо и как бы про себя говорит:

— Эмиль, осторожно — Бюннинг идет.

Трубка мгновенно исчезает в кармане, и Эмиль нагибается к дверной петле.

— М-м-да-а, — произносит Бюннинг скрипучим гортанным басом, — что это ты здесь делаешь?

— Я осматриваю петлю, господин инспектор. Что-то она в последнее время сильно скрипит.

— Так, так, скрипит…

Он глубоко втягивает ноздрями воздух.

— Здесь воняет табаком! Ты курил! — разражается криком управляющий. — Ты хочешь, наверно, спалить весь двор, что ли?

— Я до обеда не курю, господин инспектор. Это же запрещено.

Управляющий Бюннинг, которого все почтительно называют инспектором, стоит перед ним, большой и важный с виду, выспавшийся и сытый. Эмиль Хагедорн глядит на это полное, круглое лицо, черную бороду, жесткую переносицу, широкий лоб. В нем вдруг вскипает злоба, и он говорит Бюннингу прямо в лицо:

— Но это запрещено только в Ханнендорфе.

Он старается придать твердость своему голосу. «Всегда какой-то страх одолевает, — думает он. — А собственно, почему?»

Бюннинг стоит и постукивает железным наконечником трости по булыжной мостовой двора. Постукивает и молчит. Раз так, Эмиль Хагедорн продолжает высказываться. Управляющий барабанит наконечником трости по камню.

— В одном Ханнендорфе это запрещается, и то лишь потому, что вы некурящий. А то бы можно было смолить сколько душе угодно. Но вы не терпите табачного дыма. Ну, правда, у вас все время кашель, господин инспектор.

— Ты, как видно, сошел с ума, — говорит инспектор устрашающе-тихо, с какой-то незнакомой интонацией. «Вот болван, — думает он. — Мало мне без него неприятностей! Вполне достаточно того, что преподнесла эта девка Вендланд сегодня утром…»

— Сейчас же убирайся — и за работу. Похоже, что ты красный, придется взять на заметку. Как фамилия?

Эмиль Хагедорн удивляется: «Сдурел он, что ли? Как фамилия, будто не знает!»

— Моя фамилия Хагедорн. Да ведь вы это знаете, инспектор.

— Господин! — кричит Бюннинг. — Господин!

— Господином меня называть не обязательно, — говорит Эмиль Хагедорн.

— «Господин инспектор» ты должен меня называть. «Господин инспектор»! — орет Бюннинг, колотя тростью о мостовую.

— Ах так, — говорит Эмиль Хагедорн и ухмыляется.

Эта усмешка окончательно выводит инспектора из себя. Ухмыляться! Прямо в лицо господину инспектору Бюннингу ухмыляться! Мир перевернулся вверх дном, что ли? Хагедорн, этот щенок, которому двадцать два года от роду, ухмыляется в лицо инспектору Бюннингу?

— Я прикажу вышвырнуть тебя вон, я прикажу гнать тебя с собаками со двора. — От злости у инспектора побелел даже его массивный, обычно красный нос. — Расчет можешь спрашивать с черта лысого. Подохнешь с голоду, в нашей округе тебе не будет никакой другой работы. Ты — красный, бунтовщик, я засажу тебя в тюрьму, я потребую, чтобы тебя повесили. Но прежде проси прощения, немедленно.