Дурная примета - [15]
— Это был Евгений Штрезов. Поезжайте за ним следом до самого берега моря. Там стоит дом, совсем отдельно, вот в нем и живет фрау Штрезова.
Доктор щелкает кнутом, белый конь трогается. Его шерсть заиндевела, из ноздрей валит пар. Коляска катит по деревне.
— Ну, значит, она умерла! — говорят дети.
— Не может же быть, чтобы умерла, — говорит, бледнея, Йохен Химмельштедт в кабачке у Мартина Биша. Кришан Шультеке неодобрительно качает головой.
— Да где там умерла, — говорит он.
— Господи боже мой, — судачат женщины в деревне. — Видать, конец ей пришел, вон уж и доктор едет.
Ибо если к кому в деревне приезжает доктор, тот уже считай покойник. Это уж так повелось.
Берта Штрезова кричит. Кричит тонко и пронзительно, а в промежутках лихорадочно шепчет имена: «Вильгельм, Вильгельм, Евгений, Вильгельм, Ханнинг…» И снова кричит, теперь уже почти без передышки. Фрау Вампен бессильна помочь. Не зная, что еще предпринять, она послала за доктором. «Пусть-ка узнает, за что ему деньги платят, пусть протрясется. Тут уж все перепробовала, не идет дело, да и только». Криков роженицы она уже не слышит, она лишь мечется по комнате, пытается помочь Берте и без конца повторяет: «Тужьтесь, фрау Штрезова, тужьтесь». Берта ничего не понимает, она в беспамятстве.
Доктора встречает долгий, пронзительный крик и спертый воздух комнаты. Фрау Вампен выталкивает вон Евгения, который испуганно таращится на мать и подергивает головой. «Марш отсюда! Иди катайся на санках. Чтоб твоего духу здесь не было, а то худо будет. Ну, проваливай!»
Евгений стоит возле докторской коляски, машинально гладит конягу и напряженно прислушивается к тому, что происходит в доме. Внезапно все затихает, наступает мертвая тишина. Слышно, как новые снежинки ложатся рядом с другими снежинками на белую попону. Евгений ни о чем больше не думает, только слушает, потом уже и не слушает, плачет тихонько и гладит коня. Волоча усталые ноги, идет он к двери и садится на пороге. С трудом передвигаясь по глубокому снегу, подходит Фрида, садится рядом, но Евгений не обнимает сестру за плечи, как всегда. Он сидит, похожий на старика, свесив руки между колен, наедине со своей болью, и Фрида тоже.
Добрый час спустя так и застает их фрау Вампен.
— Господи боже, это что ж такое?..
— Мамка… мамка, — еле выговаривает Евгений и крепко цепляется за юбку фрау Вампен. Повитуха грубовато ерошит ему волосы под шапкой. Фрида всхлипывает и ничего не видит за своими слезами. А фрау Вампен говорит:
— Все уже хорошо, все хорошо, чего вы нюни распустили? Не умерла ваша мамка, теперь есть у вас такой ма-аленький братец. Живая ваша мамка. Ну, будет реветь-то, сказала, все хорошо!
Фердинанд Фельсгольд укладывает свои инструменты и подходит еще раз к постели Берты Штрезовой, присаживается на край кровати, щупает пульс. «Слишком учащенный», — думает он. Достает из круглой коричневой кожаной сумки пакетик с таблетками, кладет их в зыбку на одеяльце. Из-под одеяльца виднеется только головенка, на каждом виске по пластырю. Доктору пришлось тащить ребенка щипцами: не желал малыш так просто, словно снежинка за окном, выпасть на белый свет.
Считая пульс больной, доктор оглядывает комнату. Его черные глаза скользят по горнице, видят старый стол, покрытый клеенкой, убогие тростниковые стулья, комод, безделушки, задерживаются какое-то мгновение на цветочной шкатулке, видят часы с длинным маятником и грубой резьбой на футляре.
Затем он встает и, надевая пальто, говорит, чтобы доставить Берте удовольствие:
— Должно быть, старинная штука этот ящичек?
— Да, — отвечает Берта. Ее голос необычно тих и мягок. Она сама это слышит, но изменить ничего не может. — Эта цветочная шкатулка — старинная вещь, она из моего приданого, досталась мне от отца.
— Красивая, — говорит доктор. Он что-то еще хотел сказать и забыл, что. Он подает Берте руку и снова отходит к столу.
— Господин доктор,—обращается к нему Берта.
— Да?
— Господин доктор, почему только у бедняков всегда много детей, почему у богатых не бывает так много? Я уж над этим сколько голову ломала, никак не могу понять, в чем тут дело.
Фердинанд Фельсгольд стоит перед цветочной шкатулкой, его голова и туловище расплывчато отражаются в стекле.
«Почему? Не так-то уж трудно ответить; собственно, вовсе даже не трудно, однако здесь, сейчас? На этот вопрос надо бы ответить в другое время, во всяком случае не здесь, — размышляет он. — Ведь она притворяется, это слышно по голосу. Чего она хочет?»
— Почему?..
Он слегка приподымает плечи и вновь устало опускает их.
— Да, господин доктор, почему? Вон у господ в именье только двое, и на этом точка. Прошлый год барыню несколько дней не видать было, а потом говорят: случился выкидыш, вот и все дело. У бедных людей никогда не бывает выкидышей, все только у богатых. Почему, господин доктор?
Доктор не отвечает. Он застегивает сумку.
— Почему, опять же, позвали тогда к госпоже не вас, а тех двух, из клиники? — снова начинает Берта.
— Это был выкидыш, фрау Штрезова, — говорит Фердинанд Фельсгольд и растерянно смотрит на Берту из-за стола. — В подобных случаях я не присутствую, во всяком случае не часто. Однако вы слишком много спрашиваете, фрау Штрезова. Что, если бы я стал столько спрашивать?
