Дурная примета - [14]
— Они там здорово намерзнутся, — говорит Берта,
Фрау Вампен орудует на кухне. Она уже поставила на плиту большой котел с водой. В печке потрескивают дрова. Становится тепло. Фрида сидит на низенькой скамейке и неотрывно глядит в огонь. Евгений на чердаке ищет салазки. Берта корчится в родовых муках, древних как мир. Евгений и Фрида отправляются в школу, а потом они пойдут кататься на санках.
В середине дня в трактире Мартина Биша бывает мало народу. Сейчас там сидят только Йохен Химмельштедт и Кришан Шультеке. которого зовут «Пучеглазый», потому что много лет назад его правый глаз по неизвестной причине вылез из своей орбиты, да так и остался. Кришан только что пришел. Он принес весть о тяжелых родах Берты Штрезовой. «Не вылазит оголец, да и только! Говорят, страх как мучается баба».
Мимо кабачка шумной ватагой бегут школьники, которых пономарь Клинк, он же учитель, выпроводил, как только жена крикнула ему через двор: «Обе-ед го-то-ов!»
В мгновение ока мальчишки и девчонки все в искристом пушистом снегу. Они мчатся к мосту. На мосту ничего особенного не происходит, но им ничего и не нужно. Им просто некуда девать неуемный задор, их гонит неукротимый зуд во всем теле, который накапливается все больше с каждым уроком. А пономарь Клинк был сегодня особенно скучен. Где же понять такому сухарю учителю, до чего свербит в пятках и не сидится, когда на дворе выпал первый снег? Его это никак не трогает. Разве только что злится он на своих кроликов, потому что им подавай кукурузу, зерно и сено вместо травы и клевера. Но будущим батракам, обучающимся у Клинка, вменяется в обязанность за лето наготовить сена, так что и тут нечего особенно расстраиваться. Ученики последнего класса, которые к пасхе следующего года предстанут перед господином помещиком, теперь проходят заповеди — «Что есть добродетель?» и множество прочих «Что есть…». Младшие тем временем решают задачки, а совсем маленькие выводят буквы на грифельной доске, которая дьявольски дорого стоит, и если ее разбить, то поплатишься тройной вздрючкой: от отца, от матери и от пономаря Клинка.
В большой классной комнате воздух становится все более спертым… Но тут раздается голос фрау Клинк: «Обе-ед гото-ов!» Пение и молитвы переносятся на завтра. Значит, все пошли вон. Без лишних разговоров. Пономарь Клинк закончил свои труды, и его палка тоже. Мужчины в кабачке провожают глазами шумную ораву. Мартин Биш, свесив руки, стоит у стойки, на которой красуется новая пепельница. Большая новая бронзовая пепельница изображает орла с распростертыми крыльями. На крылья следует стряхивать пепел. Рыбаки, однако, выколачивают свои трубки, как ведется испокон веков, о ножку стула или о сапог. Вот и сейчас Мартин Биш опять сердится по тому же поводу. Ну что поделаешь с этим народом!
— Если они спаслись, им давно пора бы здесь быть, — говорит Йохен Химмельштедт.
— Ужасно будет жаль, если они не вернутся, — говорит Мартин Биш, и говорит искренне, забывая в этот момент даже о том, что Ис-Вендланд задолжал ему за два литра тминной целую марку.
— Да будет вам, живы они, с чего им помирать! — встревает Кришан Шультеке, который всегда всем противоречит и скорее даст живым закопать себя в землю, чем упустит случай сказать поперек. — Отсиживаются небось за Стоггом. Сорная трава под копытами жива.
И сегодня собеседники без возражений принимают то, что говорит Пучеглазый. Для пущей убедительности Кришан рассказывает теперь о всяких переделках, в которые он сам попадал. И двое других кивают согласно.
— Это ты прав. Это ты прав, — говорит Мартин Биш.
— Я лично тоже так считаю, — говорит Йохен Химмельштедт, закадычный друг обоих Штрезовых с малых лет, когда они — точно так, как теперь их наследники у пономаря Клинка, — вместе сидели у старого пономаря Брандта и точно так же неслись после школы к мосту на берег, на верфь, но только не прямо домой. Даже если нигде ничего не происходило…
Впрочем, сегодня у моста есть на что посмотреть. По заснеженному настилу трясется коляска с черным кожаным верхом, запряженная старой белой лошадью, и медленно сворачивает в деревню. Придержав вожжи, человек в черном пальто обращается к мальчикам и девочкам, которые только что швырялись снежками, а теперь застыли на месте, точно сосульки:
— Где живет фрау Штрезова?
На носу у него очки в золотой оправе, а лицо еще молодое. Мальчишки молчат, как в рот воды набрали, только чуть поворачивают головы и искоса глядят на Евгения. Девочки тоже помалкивают и глядят на Фриду. «Фрау Штрезова, фрау Штрезова, фрау Штрезова», — слышится Евгению как пустой звук. Ах, фрау Штрезова! Да ведь это мамка, а человек в коляске— доктор! Евгений вертит головой из стороны в сторону. Лица ребят укоризненны. Евгений вдруг становится чужим в их компании, непохожим на остальных. Он чувствует себя одиноким как никогда и не перестает повторять про себя: «Фрау Штрезова — это мамка». Он переводит свои ясные глаза с одного на другого. Все молчат, только где-то всхлипывает Фрида. Тут стоит доктор, который ничего не понимает и ждет ответа, а там ребята, которые враждебно уставились на него, как будто он, Евгений, какой-нибудь чужак. Вдруг он резко поворачивается и бежит прочь по улице, подергивая головой, как это у него всегда бывает, когда он волнуется. Тогда Эмми Химмельштедт говорит доктору Фельсгольду:
