Дурная кровь - [26]

Шрифт
Интервал

Потому-то вся возня матери с уборкой и украшением дома накануне его продажи и нравилась Софке. Она тоже помогала матери, чистила и приводила в порядок двор и сад, чтобы покупатель не заметил какого-нибудь хлама или рухляди, как бывает у простолюдинов, которые, прежде чем выселиться, все издырявят, попортят, а балки, потолочные доски и даже пороги снимут и увезут с собой.

Родственники, по-видимому, обо всем прослышали. Уж кто им рассказал, один бог знает. Софка понимала, что, несмотря на все старания, тайное неизбежно становилось явным. Как только родичи заметили, что дом украшается и прибирается, — словно догадавшись, в чем дело, они стали ежедневно наведываться. Как знать, может быть, мать тайком от Софки сама позвала их и сообщила им роковую весть, умоляя пощадить дочь и ничего не говорить ей до последней минуты.

Именно этим Софка и объясняла себе их странное, необыкновенное теплое к ней отношение. Все они, выходя от матери с убитым видом, не спускали глаз с девушки, словно больше всего сожалели о том, что их покидает Софка, что они ее больше не увидят и что ей, ни в чем не повинной, придется страдать на чужбине.

Одна только тетя Стоя не поддалась общему настроению. Она пришла, расцеловалась с Софкой внизу, и там и осталась, и, лишь наговорившись с ней досыта, пошла наверх к матери и остальным женщинам. Но скоро, очевидно как только тетка узнала о продаже дома, до Софки донеслись ее шумные протесты и брань.

Напрасно женщины, и особенно мать, старались унять ее, чтобы она не кричала и не бранилась так громко — не дай бог Софка внизу услышит, — ничего не помогало. Временами, когда наверху распахивалась дверь, Софка слышала крик, шум и ругань. Все это явно относилось к ее отцу.

— Замолчи!

— Не буду молчать, ну вас! — слышался прерывистый, приглушенный крик тетки, словно множество рук пытались заткнуть ей рот. — Знаю я. Вы думаете, не знаю? Все вижу. Неужели до этого дошло? Неужели она (видимо, Софка) не достойна ничего лучшего? Ну, так я буду и кормить и беречь ее. А ты-то, ты? (Эти слова, видимо, относились к матери.) Языка нет, говорить не умеешь? Почему ничего ему не сказала? Как же, муж он тебе! Лишь бы дорогой муженек был рядышком, а остальное все трын-трава!..

Софка слыхала, что после этих слов на тетку еще больше накинулись и силой заставили ее замолчать.

VIII

На второй день троицы, вечером, сверху, от таможни, вдруг раздались заливистые звуки кларнета, выводившие странную и замысловатую мелодию. Мать, словно только этого и ждала, поспешно выбежала из комнаты.

— Софка, это он!

Софка стала как вкопанная. Не могла поверить. Неужели отец так далеко зашел, что приводит покупателя, которому собирается продать последнее, с музыкой и пением?! Но тут же поняла: он так делает для того, верно, чтоб как можно лучше все скрыть.

Перепуганная Магда бросилась по лестнице зажигать свет на втором этаже. Вскоре перед воротами остановился экипаж, и Софка услышала чужой, но все же знакомый голос:

— Отворите!

Не глядя, в чем они и одеты ли как следует, обе, и Софка и мать, побежали со свечами к воротам.

Отворив ворота, они действительно увидели эфенди Миту, выходящего из экипажа. При тусклом свете свечей лица его не было видно, и они узнали его по одежде. За ним вылез другой человек, крупный, в крестьянском гуне — из-за темноты рассмотреть его сразу не удалось, но, очевидно, это был покупатель дома. Расплатившись с музыкантом и кучером, введя и привязав к тутовнику красивого рыжего оседланного коня, шедшего за экипажем (наверняка это была лошадь покупателя, на которой он уедет после ужина), приехавшие вошли во двор.

То ли от вина, то ли от напряжения, с которым он разыгрывал пьяное веселье, лицо отца было бледным и одутловатым. Войдя во двор, он показал гостю на дом.

— Вот, газда Марко, и мой сераль, дом эфенди Миты. Это моя хозяйка, а это дочь моя, моя Софка, папина дочка!

Протянув матери руку, которую та поцеловала, отец вздрагивающими, морщинистыми руками стал, нежно гладить Софку по волосам и щекам. Ласка эта потрясла ее.

Гость, газда Марко, смущенно пожал матери руку. Софка не знала, как поступить: тоже пожать ему руку или поцеловать? Он не выглядел стариком. Но гость, как бы заметив ее замешательство и желая помочь, сам поднес свою руку для поцелуя.

— Будь здорова, дочка! — сказал он ей.

Затем все тронулись к дому. Софка видела, что гость буквально пожирал глазами дом, который теперь, когда его прибрали, выглядел как-то по-другому, веселее, вырисовываясь в ночной темноте большой четырехугольной массой и сияя огнями окон. Софка заметила также, что покупатель не сводит глаз с матери.

Мать шла впереди, от радости и волнения голос ее слегка дрожал, она пыталась это скрыть — срам проявлять свои чувства при чужих! — и преувеличенно громко отдавала Магде приказания:

— Магда, Магда! Накрывай на стол! Гости приехали!

А Магда совсем растерялась. Не знала, куда деть себя. Когда же она оказалась перед хозяином и поцеловала ему руку, то и вовсе лишилась дара речи. Отец вздрогнул при ее появлении, удивился, но приветствовал ее столь же сердечно:

— А, Магда! Ты еще здесь, Магда?


Рекомендуем почитать
Старопланинские легенды

В книгу вошли лучшие рассказы замечательного мастера этого жанра Йордана Йовкова (1880—1937). Цикл «Старопланинские легенды», построенный на материале народных песен и преданий, воскрешает прошлое болгарского народа. Для всего творчества Йовкова характерно своеобразное переплетение трезвого реализма с романтической приподнятостью.


Неписанный закон

«Много лет тому назад в Нью-Йорке в одном из домов, расположенных на улице Ван Бюрен в районе между Томккинс авеню и Трууп авеню, проживал человек с прекрасной, нежной душой. Его уже нет здесь теперь. Воспоминание о нем неразрывно связано с одной трагедией и с бесчестием…».


Консьянс блаженный. Катрин Блюм. Капитан Ришар

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств

Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881—1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В первый том вошел цикл новелл под общим названием «Цепь».


Графиня

Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.


Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

В 5 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли рассказы 1860-х — 1880-х годов:«В голодный год»,«Юлианка»,«Четырнадцатая часть»,«Нерадостная идиллия»,«Сильфида»,«Панна Антонина»,«Добрая пани»,«Романо′ва»,«А… В… С…»,«Тадеуш»,«Зимний вечер»,«Эхо»,«Дай цветочек»,«Одна сотая».


Пауки

Симо Матавуль (1852—1908), Иво Чипико (1869—1923), Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейшие представители критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В книгу вошли романы С. Матавуля «Баконя фра Брне», И. Чипико «Пауки» и Б. Станковича «Дурная кровь». Воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, авторы осуждают нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.


Императорское королевство

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.