Дурная кровь - [27]

— Я… я… еще… еще… — заикалась она, почти обиженная его вопросом. — Здесь я, куда же мне деваться, хозяин! Здесь!

— А как твои в деревне, живы, здоровы?

— Живы, живы, хозяин! — суетливо отвечала Магда, стыдясь, что он, ее хозяин, должен думать еще и о ее родных. Гостей ввели в гостиную. К счастью, мать, словно предчувствуя, не убирала ничего, и комната была такой, как в первый день праздника.

Софка знала, как приятно отцу видеть дом хорошо убранным. Как приятно будет ему удивление гостя при виде такого убранства, всех этих тарелок, графинов и кувшинов из старинного золота и серебра, расставленных по полкам и освещенных пламенем двух толстых свечей в высоких подсвечниках. Вся эта утварь была недавно вычищена и блестела на красном фоне мебели, подушек и ковров. По стенам колыхались развешанные полотенца, и это придавало комнате еще большую свежесть и великолепие.

Торопливо расставляя на кухне на большом подносе блюда с едой для отца и гостя, Софка слышала сверху, как гость, пораженный и напуганный приемом, не перестает смущенно извиняться за свое вторжение, отказывается сесть на подушки, опасаясь их запачкать, просит стул и то и дело говорит отцу:

— Ну, Мита, я пойду, не буду надоедать.

Но мать не давала гостю слова сказать. Если бы он приехал даже один, его бы все равно встретили радушно, а уж раз он приехал с самим хозяином… Поэтому она поминутно кричала сверху:

— Магда, несите!

Софка знала, что эти слова относились к ней. Магда уже снесла наверх закуски и ракию и передала их матери, которая, не присаживаясь, стала потчевать гостей. Теперь очередь была за Софкой. Приготовив все, Софка поднялась наверх и внесла в комнату большой серебряный поднос с разными кушаньями. Ставя его перед сидевшими, она нагнулась и увидела, что гость не спускает с нее глаз, в особенности, когда косы ее упали, открыв точеные линии ее тела. Быстро выпрямившись и закинув косы за плечи, счастливая и зардевшаяся, она спустилась на кухню к Магде. А та, ни о чем не подозревая и меньше всего думая о продаже дома, обрадованная приездом хозяина и тем, что он поговорил с ней, непрестанно ворчала, браня и укоряя себя, как это она, дура набитая, не догадалась, что приедет хозяин, когда в ночь под субботу ей снился такой сон…

Наверху ужинали. Больше пили, чем ели. Магда скоро увидела, что вина, которое она купила и принесла на праздник, не хватит. Чтобы потом, глубокой ночью, ей не пришлось за ним бегать, она то и дело протискивалась в узкие окна погреба и там, раздвинув обручи на бочке и просверлив дырочку, цедила вино Тоне. В оправдание совершаемой кражи, вылезая из погреба, она бормотала, словно желая отомстить Тоне:

— Мужик! Забрался как моль. Замков понавесил, будто кто вино его выпьет…

Она носила вино на кухню, там разливала по разным кувшинам и сосудам, чтобы ни мать, ни Софка ни о чем не догадались; она знала, что ей за это не поздоровилось бы. Силой заставили бы отнести вино в погреб и вылить назад в бочонок.

Софка заметила, что с наступлением ночи гости наверху вели себя все непринужденнее. Каждый раз, когда мать спускалась, чтобы отдать Софке или Магде новое распоряжение, Софка слышала, как гость, оставшись наедине с отцом, говорил, словно подтверждая свое решение купить дом:

— Как сказал, так и будет!

Наконец Софка ушла спать. Во-первых, не дело девушке сидеть так поздно, а во-вторых, наутро ей придется рано встать и прибрать в доме, так как мать устанет после бессонной ночи.

IX

Гость, уезжая на самой заре, сел на коня, тронулся, но вдруг остановился и долго, долго стоял у ворот. Словно хотел досыта наглядеться на их, а теперь уже свой дом, хорошенько запомнить его весь — с массивными воротами и соседними дворами, — запечатлеть в мозгу. Затем он двинулся дальше мимо выложенного камнем родника, вниз, где были сады и поля, в новую, недавно заселенную часть города, больше смахивающую на деревню, в которой жили переселенцы и крестьяне из окрестных сел, а главным образом беженцы из Турции.

Рыжий конь с длинным до копыт хвостом, длинной шеей и красивой четырехугольной головой, с умными глазами, отдохнувший, чувствуя, как ладно и крепко сидит на его спине хозяин, бежал рысцой, весело перебирая ногами.

Ночь отступала. Приближался рассвет. За равнинами из тумана вырисовывались гребни гор. С полей и огородов тянуло запахом гнилой травы и прелых корней. С реки доносилось журчание воды и редкое чириканье проснувшихся птиц. Город и улицы, кончавшиеся здесь, еще были объяты немым мраком. Но Марко казалось, что, оборачиваясь назад, он видит там, в Софкином доме, горящую свечу, которая освещает ему дорогу. Поэтому он то и дело, сдвинув на затылок меховую шапку, счастливо и радостно потирал лоб, глаза и лицо.

Привычный конь сам свернул в последнюю улицу; кривая, стесненная высокими заборами и деревьями, она напоминала ущелье; затем конь полез в гору, к базару и к дому хозяина. Марко же, заметив, что приближается к дому, почувствовал какую-то неловкость. Он приосанился, опершись о стремена. Конь почти рысью вынес его к воротам и радостно заржал.

На базарной площади в полумраке уже кое-где мерцали зажженные мангалы и раздавались выкрики продавцов салепа, тогда как здесь, на окраине, все еще было темно. Одно только бесконечное тявканье собак и пение петухов разносилось в тумане по окрестным полям и нивам.