Дурная кровь - [34]

– Мне очень жаль, Барбара, – сказал я, понимая, что от меня до сих пор несет перегаром, по́том и сигаретами.

– Это ужасная трагедия, – сказала она, утирая слезы маленьким шелковым платочком в тон шарфа. – Моя семья выражает тебе благодарность за все, что ты сделал, Эдвард.

– Боюсь, я не очень много сделал.

– Ты сделал то, что смог, мальчик. Надеюсь, мы все сделали то, что смогли. Но, боюсь, наши возможности не беспредельны.

Она улыбнулась, закусила губы и кивнула, как будто говоря, что мы все должны крепиться. Я кивнул тоже, но ничего не понял. Барбара говорила так, как будто его смерти ждали много месяцев и вот Питер наконец-то умер от какой-то вялотекущей болезни.

Она поднесла платочек к носу и огляделась, хлопая огромными накрашенными ресницами. Я уже собирался извиниться за то, что у меня не прибрано, когда Барбара сказала с типично дублинским акцентом:

– У Дафны, без сомнения, дом был в полной чистоте и порядке.

Я посмотрел на нее, чтобы понять, что она хотела этим сказать. Но мы стояли в холле, и ее взгляд был прикован к расколотым деревянным перилам, поэтому я решил, что она просто пытается быть вежливой.

– На самом деле, Барбара, здесь только что произошла кража со взломом, – сказал я, провожая ее на кухню. Она молча встала на пороге. Я спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, но Барбара покачала головой. Я не знал, что делать дальше, поэтому вытащил из холодильника макрель, развернул ее и положил на разделочную доску.

– Они сломали всю мебель, я даже не могу предложить вам стул, – я попытался как-то нарушить тишину. – Но взяли лишь старые семейные фотоальбомы. Унесли все до единой фотографии мамы и папы. Очень странно, как вы думаете, Барбара?

Она вертела в руках маленький черный кожаный кошелек. Ногти у нее были очень ухоженные, с лаком цвета баклажана. Одну руку она прижала ко рту.

– Какой кошмар, Эдвард. Теперь у тебя нет фотографий матери. Это просто ужас.

Она не переставала стрелять глазами в сторону макрели, как будто рыба была еще живая и в любой миг могла прыгнуть и укусить.

– Сегодня выловили, – сказал я. – Они сами прыгали прямо в лодку.

Барбара пожала плечами.

– Твоя матушка, земля ей пухом, ее отец и мой отец были рыбаками. Я выросла, постоянно чувствуя запах свежей рыбы: селедка, макрель, скаты, помоги нам, боже! Эта вонь впитывалась в волосы, в ногти, и никаким мылом невозможно было ее смыть. Тогда я поклялась, что когда у меня будет свой дом, я никогда не буду жарить свежую рыбу и есть не буду. – Акцент плавно соскользнул в Фэйган-Виллас, где они с моей мамой росли по соседству.

Барбару передернуло, она приложила руку к носу, словно пытаясь отогнать воображаемый запах рыбы, только что выловленной из моря. Я вспомнил, как мама с раздражением рассказывала про нее: «Ей бы выступать на сцене, такой красотке. В большом театре, понимаешь, чтобы ею любовались издалека».

– У меня только это и осталось, – сказал я, показывая Барбаре обрывок фотографии, который я нашел на яхте Питера. – Посмотрите, мой отец и Джон Доусон.

Кровь буквально отхлынула от лица Барбары. Она выглядела так, словно увидела привидение.

– С вами все в порядке? – спросил я. – Я не хотел вас испугать.

– Все хорошо, мальчик мой, – сказала она неожиданно низким голосом. – Просто так необычно видеть твоего бедного отца таким, спустя столько лет.

– Думаю, это было лет сорок назад, – сказал я. – Чья-то свадьба, наверное?

Но Барбара отвела взгляд и посмотрела в окно. В неухоженном саду виднелись зеленые твердые яблоки.

– Здесь что-то написано, – сказал я, переворачивая фотографию и показывая Барбаре. – Смотрите… «ма Кортни 3459». Вы не знаете, что это могло бы быть? Кто-то по имени Кортни?

Барбара покачала головой.

– Я отбросила прошлое от себя как можно дальше, Эдвард, – сказала она. – Не хочу видеть ничего, что напоминало бы его. Моя жизнь началась с того дня, когда Джон построил дома с верандами по Ратдаун-роуд и мы переехали на Бэйвью Хайтс.

Моя мама всегда связывала депрессию отца с тем временем, как Доусоны переехали на Бэйвью Хайтс: Джон вдруг опередил отца. Бэйвью Хайтс считалось более престижным местом, чем Куорри-Филдс, а дело Джона Доусона росло с каждым годом. Наконец Джон и Барбара купили дом в викторианском стиле с обширными земельными владениями на самом верху Каслхилла. Когда Джон вложил деньги в гараж отца, все увидели в этом дань тому, что они начинали вместе. Мой отец тогда сильно пил, работал время от времени, и, если бы не мама, которая работала в «Арноттс» – торговала духами, семья бы умерла с голоду. Гараж мог стать последней возможностью для отца, но, как часто бывает у таких людей, он упустил свой шанс. Казалось даже, что нарочно.

Я засунул обрывок фотографии в карман. Барбара все теребила кошелек. Потом достала из него коричневый конверт и сунула мне.

– Моя семья благодарит тебя, – сказала она с полными слез глазами. – И от меня отдельное спасибо.

Я взял конверт. Внутри оказалась пачка купюр достоинством в сто евро.

– За что это? Я не могу взять эти деньги.

– За все то, что ты сделал, Эдвард, – сказала Барбара. – Ты очень помог Линде.