Дурман-трава - [30]

— Мамочка, — тихо сказал Терентий и остановился.

— Жми за мной, не тормози! — просипел впереди Родька и, съежившись в три погибели, отчаянно понесся под крутой обрыв.

«А говорил, что и на лыжах стоять не умеет. И шею не сломает, — подумал Терентий. — Откуда прыть. И зачем нам лыжи выдали на работу, небось попадет начальству за самовольство такое?»

— Давай жми, — снова подстегнул его Родькин голос.

Чем светлее становилось в тайге, чем меньше грохотали лавины, тем спокойнее, трезвее стучало сердце, свободнее дышалось, даже подумалось: «Зачем? Куда несет тебя, Терешка?»

И тут же успокоилась душа. Он разглядел: Родькин след бежит по готовой чужой лыжне, что петляет по насту ровными полянками, обходя теневые рыхлые, неплотные сугробы. Вот почему так быстро и легко летит Родька, торить не надо…

— Эй, стой! — крикнул он. — Вернись!.. — Но Родька не остановился и бежал вперед, слышны были только хлопки лыж по насту. Одному возвращаться не хотелось, да и страшно было идти обратно. Снег уже был подрезан их лыжней, и в любой момент он мог сдвинуться со склонов, по которым они пробежали часом раньше. Потому и шел только вперед.

Вот и просека — обратная дорога. Всего верст пятьдесят по прямой, не больше. Но не просека это была — широкая долина реки Сашкиной стрелой пролегла на юг, и на ней сверкающая Родькина лыжня — «млечный путь» на свободу или на смерть? Нет, на свободу, волюшку вольную…

— Да стой же ты, Родька…

Догнал наконец. Вот он остановился, конь белобрысый, но еле сдерживается, чтоб не побежать дальше. Эх ты, Родька Соболев, дурья башка. Куда же мы с тобой летим, Родька. «Черт знает кто там додумался лыжи дать? — удивился Терентий. — Прямо по заказу…» Родька заметно сбавил ход, можно было обдумать все, что случилось. Он припомнил ушедшие впустую годы, и по спине пробежал холод, предчувствие… Бежал-то когда? Осталось всего ничего! Дни, месяцы и годы ежечасно обдумывал Терентий способы поиска деминского золота, сопоставляя в голове сведения о нем и привязки, сделанные здесь, по месту, столь близкому по характеру и особенностям, описываемому в источниках…

А потом пришел день, когда он догадался, его будто озарило, что именно в распадке Китоя, где, по описаниям, есть карстовые провалы, и надо искать месторождение. Он понял, как близок он к открытию и что способен сделать его даже в одиночку. Ох уж как нестерпимо долго потянулось время с того самого дня. Какая неодолимая жажда свободы обуяла голову, и таким нелепым показалось с того момента это добровольное наказание, принятое по юношеской глупости и гордыне, на потрафу разыгравшемуся раскаянию. А действительное искупление по его же вине отодвинулось на долгие годы. Если и раскаивался он теперь в чем-то, так это только в облачении себя веригами заключения, невозможности действовать, в том, что избрал это жутко долгое времяпровождение на лесоповале. Особенно смятение одолевало его теперь, когда в голове улегся весь условный маршрут, когда пришла почти полная уверенность, что найдет, и даже — нашел. Лишь плен, добровольная клетка мешала сбыться идее-мечте, не отвратимой теперь никем и ничем, окрепшей за годы и не отпускавшей его ни днем, ни ночью. Каждое новое утро начиналось для него мыслью: «Докажу, всем скоро докажу. Только бы поскорей, сил нет ждать!»

И только сейчас, на тропе, возникли сомнения. А когда выдали лыжи, ни на секунду не сомневался, что надо бежать: и буханку хлеба прихватил, и передачу будто нарочно не извел, и смена портянок в сидоре, жаль, топор прихватить не удалось.

— За кем бежим? Чью лыжню утаптываем?..

— Догоним — увидим, — махнул рукой Родька. — Другой дороги теперь нет, поди, уж беглыми нас числят… Эх… — И опять надавил по сверкающей тропке.

Позади время от времени взрывались в буйстве лавины-спасительницы, хороня сверкающую тропу, путая карты преследователям. Никто не рискнет теперь идти следом, никто не полезет под страшные потоки снега, ни одна собака не возьмет след лыжни.

На последней мочи протянули еще два перевальца. И когда сил больше не стало, увидели они на склоне коренастую фигуру Кольки Сушкина. Кто другой мог торить им тропу на нелегальное положение?

— Теперь никто не догонит. — Родька посмотрел Кольке вслед, удивился. — Гляди, солнце от Сухаря уходит из-под ног, не догнать, поди, теперь черной душе света божьего не настичь.

Сухарь добрался до кедрача на середине склона, остановился, поджидая их.

— Думал, погоня за мной, — сказал он мрачно, встречая измученных людей. — Первый раз сверху на перевале голосов ваших не узнал, да собачий лай померещился, ну и наддал, испугался. Кабы не так, шпарил бы потише. Ух, запарился! А то бы вам дорожку уступил… Молодым у нас дорога, — ухмыльнулся он. — Умотался…

— Хорош вздыхать, Сухарь. Что дальше делать? — спросил Родька.

— Каждому свое, — сказал тот неопределенно.

— Как думаешь, далеко ушли?

— Да вроде как порядком, почитай километров за шийсят уканали… Далеко — не близко…

— Да, много, — вздохнул Терентий.

— Возврату нету, — скучно сказал Родька.

Терентий промолчал.

— А ты и точно мастер спорта, — оживился Сухарь. — Вот сучий потрох, молодец. Заждался я такого случая, когда тебе стукнет, чтоб ты гору снежную подрезал. Редкий случай в моей биографии. Теперь ты, если что, и за подстрекателя у нас сойдешь, культурно говоря. Групповой побег. Вот и прикинем. Нам, поди, несчастным мученикам до трояка накинут, а тебе и на пятак может подлететь, это как полкило поддать, ха-ха… ха…