Дурак - [71]

Вдруг я снова оказался на берегу реки. Девушка, та хорошенькая малютка, залезла на парапет моста, перекрестилась и прыгнула. Но не выплыла. Зеленая вода сомкнулась над нею.

Моя мама.

Когда я пришел в себя, ведьмы сгрудились вокруг, словно я был роскошный пирог только что из печи, а они за такой пирог легли бы под любого.

— Так ты, значит, ублюдок, — сказала Петрушка.

— И сирота, — добавила Шалфея.

— Оба сразу, — подытожила Розмари.

— Вот те на, а? — осведомилась Петрушка.

— Лир, выходит, не вполне тот старый закомура, как ты считал, а?

— Выблядок королевских кровей ты, однако.

Меня чуть не стошнило в ответ на совокупное ведьмовское дыханье. Я сел.

— Расступитесь, отвратительные старые кадавры!

— Ну, говоря строго, кадавр у нас — только Розмари, — уточнила дылда Петрушка.

— Вы меня опоили и насовали мне в голову кошмарных видений.

— Вестимо, опоили. Но ты сам смотрел в окошко в прошлое. Никаких видений — только то, что было на самом деле.

— И с мамулечкой своей дорогой повидался, правда? — молвила Розмари. — Какой ты молодчинка.

— Мне пришлось смотреть, как ее насилуют и доводят до самоубийства, спятившая ты карга!

— Тебе надо было все это узнать, Карманчик, перед тем как двигать в Дувр.

— В Дувр? Ни в какой Дувр я не двигаю. Лира я и видеть не желаю.

Но еще не договорив, я ощутил, как страх пополз по моему позвоночнику, будто острие копья. Без Лира я уже не шут. У меня не будет цели. Не будет дома. Но после всего, что он сделал, придется перебиваться как-то иначе. Я могу давать Харчка напрокат — он будет пахать и кидать тюки шерсти и скирды сена. Как-нибудь обойдемся.

— А может, он хочет в Дувр.

Я посмотрел на Харчка — мне казалось, что он дремлет у очага, но мой подручный сидел и пялился на меня во все глаза. Как будто его напугали и он разучился говорить.

— Вы же не то же самое ему дали, правда?

— В вино плеснули, — ответила Шалфея.

Я подошел к Самородку и обнял его за плечи — ну, то есть, куда сумел дотянуться.

— Харчок, все хорошо, парнишка. — Я знал, в каком он ужасе, я и сам в нем побывал, а разумения у меня поболе да и мир я повидал. Бедный Харчок же, должно быть, просто окаменел. — Вы что ему показали, злобные грымзы?

— Ему открылось такое же окошко в прошлое, как и тебе.

Здоровенный балбес поднял голову.

— Меня волки воспитали, — сказал он.

— С этим уже ничего не поделаешь, парнишка. Не грусти. У нас у всех в прошлом есть такое, что лучше не вспоминать. — И я посмотрел на ведьм свирепо.

— Я не грущу, — сказал Харчок, вставая. Ему пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться башкой о балку. — Меня брат цапнул, потому что у меня шерсти нет, а у него рук не было, поэтому я швырнул его об дерево, и он больше не лез.

— Жалкий ты утырок, — сказал я. — Ты ж в этом не виноват.

— А у моей мамки было восемь сисек, но раз нас осталось семеро, мне досталось две. Лепота.

Похоже, все это его ничуть не огорчало.

— А скажи мне, Харчок, ты всегда знал, что тебя волки вырастили?

— Ну да. Я хочу наружу, под дерево пописать, Карман. Хочешь, вместе пойдем?

— Не, ступай один, солнышко. А я посижу лучше тут, поору на старушек. — И едва Самородок вышел, я вновь на них напустился: — Хватит, не буду больше у вас на побегушках. Какой бы там политический шахер-махер вы ни затевали, я не участвую.

Хрычовки хором расхохотались, а потом так же хором расперхались, пока Розмари, с прозеленью, не успокоила кашель глотком вина.

— Нет, паренек, такой мерзостью, как политика, мы не занимаемся. Нас интересует месть, простая и ясная. А политика и порядок наследования нам до куньей кунки.

— Но вы ж воплощенное зло, да к тому же — втройне, — сказал я с уважением. Всегда готов отдать должное там, где причитается.

— Знамо дело, зло — наше рукомесло, но это все ж не такая темная дыра, как политика. Туда мы не лезем. Гораздо выгодней голову младенца-сосунка о кирпич размозжить, чем вариться в том котле с мишурой и блестками.

— Уж будьте благонадежны, — согласилась Шалфея. — Кому завтрак? — Она помешивала что-то в котелке — я подозревал, остатки вчерашнего глюкального рагу.

— Ладно, стало быть — возмездие. У меня пропал к нему вкус.

— Не хочется даже отомстить ублюдку Эдмунду?

Эдмунд? Что за бурю страданий спустил на белый свет с цепи этот мерзавец! Но все равно — если нам с ним больше не суждено встретиться, неужто я не сумею забыть, какой урон нанес он?

— Эдмунду воздастся справедливо, — сказал я, ни секунды сам в это не веря.

— А Лиру?

На старика я злился, но как ему сейчас мстить? Он и так все потерял. Да и я всегда знал, что он жесток, но коль скоро жестокость его не распространялась на меня, я закрывал глаза.

— Нет, даже Лиру не желаю.

— Отлично, куда же стопы ты свои направишь? — осведомилась Шалфея. Черпаком она загребла из котелка бурой жидкости и подула на нее.

— Возьму Самородка в Уэльс. Будем ходить, стучаться в замки, пока нас кто-нибудь не примет.

— И не встретишь в Дувре королеву Франции?

— Корделию? Я думал, в Дувре этот окаянный король Пижон, блядь, гадоедский. Так Корделия с ним?

Ведьмы опять заперхали.

— Нет-нет, король Пижон в Бургундии. А в Дувре французские войска под началом королевы Корделии.