Дура LEX - [4]

Жил Наум в скромной квартире в Бруклине, на Брайтоне. Его жена Софа была толстой крашеной еврейкой. На месте Наума я бы тоже руки люлькой складывал для кого угодно и где угодно. На ужин Софа подала яичницу-болтанку, густо намазанную красной икрой, и коньяк. Яичницу есть было невозможно. Софа называла Наума «Наумчик». Когда она задавала мне вопросы о том, где мы были и что делали, Наумчик ей говорил:

— Ты же видишь, Софочка, что человек кушает. Дай человеку покушать спокойно.

Через пару дней из тюрьмы позвонила Эльвира и спросила, когда суд. Я этого не знал. Потом она начала звонить каждый день, говоря, что ей больше невмоготу сидеть в тюрьме. Наконец она попросилась в Канаду. Я договорился о дате ее передачи канадским властям с условием, что она будет впущена обратно в США, чтобы участвовать в судебном заседании по поводу ее ходатайства о политическом убежище.

Наум решил полететь со мной в Монреаль, чтобы организовать встречу Эльвиры на канадской стороне. В аэропорту Ла Гвардия зашли в бар, и Наум заказал коньяку. Он пил коньяк вкусно, причмокивая, как родниковую воду. Наум был одет как джентльмен — брюки, пиджак, рубашка с галстуком, плащ. Все, правда, старое, с пятнами, и галстук повязан так, что доходил только до третьей пуговицы рубашки сверху. И тем не менее он выглядел презентабельно. Копна седых волос, зачесанная назад, добавляла романтичности и одновременно солидности. Он был похож на Жана Габена.

В Монреале по моему совету Эльвира также подала прошение о политическом убежище. В отличие от Соединенных Штатов в Канаде Эльвире полагался бесплатный адвокат. Список бесплатных адвокатов Эльвире вручили, как только она оказалась на канадской стороне. Из этого списка мы выбрали адвоката со звучной фамилией Клермон, которому я помог составить петицию, чтобы она не отличалась от той, которую мы подали в США. Через несколько дней я снова прилетел в Монреаль, чтобы участвовать в судебном слушании. Мой французский был тогда еще неплох, и я даже выступил в качестве эксперта по Советскому Союзу. Второе заседание назначили чуть ли не через год. Эльвира осталась в Канаде, где получила право на работу.

Через несколько месяцев пришло оповещение о судебном слушании по делу Эльвиры в США в городе Буффало. Поскольку Эльвира не имела права самостоятельно передвигаться по территории США, мы с Наумом полетели в Монреаль, чтобы доставить ее обратно в иммиграционную тюрьму города Шамплейн. Ночь Эльвира провела в знакомой ей тюрьме, а наутро ее повезли в воронке в Буффало.

Это был мой первый суд, мое первое дело о политическом убежище. Сначала Эльвиру допрашивал я — это называется прямой допрос. После меня ее допрашивал иммиграционный прокурор Майкл Рокко (он уже давно сам судья) — это был перекрестный допрос. После прокурора Рокко Эльвиру допросил судья. Во время часового перерыва мы с Эльвирой и Наумчиком пили кофе, курили. Тогда в коридорах судов можно было курить. Наконец судья вернулся, чтобы зачитать решение. Зачитывал он его долго, и я никак не мог понять, получает Эльвира политическое убежище в США или нет. С одной стороны, мямлил судья, в Советском Союзе преследуют инакомыслящих, с другой стороны, он не понимает, почему Эльвира не попросила политического убежища при первой же возможности, то есть еще в Греции, хотя, с третьей стороны, допускает, что Эльвира могла бояться влиятельного мужа-коммуниста и поэтому имела веские основания для опасения, что Греция вернет ее в СССР. В конце концов судья утвердил ходатайство Эльвиры.

* * *

Вечерним самолетом мы вылетели из Буффало в Нью-Йорк. Весь восточный берег, насколько хватало глаз, был залит огнями, встречая Эльвиру. Она прижалась к иллюминатору, не обращая на нас внимания. Когда она вышла в туалет, Наумчик спросил меня, куда ее поселить в Нью-Йорке. Я ответил, что не знаю.

— Ты же адвокат! — злобно сказал Наумчик.

В аэропорту мы расстались. Наумчик умолял меня поехать к нему после того, как мы определим Эльвиру в какой-нибудь мотель в Бруклине. Ему нужно было алиби для жены, но, помня яичницу с красной икрой, я отказался.

На следующий день мне позвонил Гена. Он сообщил, что Наумчик «побежал на реку топиться». «Где он взял реку в Бруклине?» — подумал я.

Оказалось, что жена нашла в кармане брюк Наумчика визитную карточку мотеля, в который он упрятал Эльвиру, и еще какие-то порочащие его улики. А через несколько минут Софа уже звонила мне. Она кричала, обвиняла меня в пособничестве. А потом позвонил и сам живой Наумчик. Он сказал:

— Я погорэл! — и попросил встретиться.

Выпили коньяку. Наумчик прослезился, признался, что не знает, что делать, что жена его «за яйца держит». Я спросил, что он имеет в виду, и Наумчик намекнул, что жена может его сдать кое-куда за кое-какие делишки. Но вдаваться в подробности Наумчик не стал.

Через некоторое время я случайно встретил Эльвиру в ресторане «Кавказский», где она работала официанткой. Обслуживая нас с женой, она рассказала, что Наумчика больше не видит и что хозяин ресторана, грузинский еврей Иосиф, настаивает на сексе с ней, как, впрочем, и со всеми другими официантками.