Дуновение страсти - [18]

– А что было делать? Сидеть сложа руки? Да меня совесть бы заела. Отец трижды предатель – соблазнил женщину бежать, обещал жениться, разорил… Как нашел в Париже? Длинная история, не хочу даже вспоминать… Отчасти просто повезло.

– Она там заработала себе эмфизему?

– Да зарабатывала всю жизнь, выкуривая по три-четыре пачки в день, а уж пили они вместе – отсюда и цирроз печени.

– Не понимаю одного, разве эти болезни заразные?– наивно спросила Пэгги.– Почему ее держат под замком?

– Чтобы комната была заперта, миссис Макинрой распорядилась сама. Думаю, опасаясь, как бы снова не появился ее кавалер. Мы, как видите, живем по соседству. А мне такая ситуация, когда мадам ни во что не лезет, на руку. Занимаюсь Реджвудом, оплачиваю уход за больной, лекарства и т. д. Совесть моя чиста.

Вот уж правда, с уважением подумала девушка, в благородстве ему не откажешь. Сильная личность, каких встретишь не часто. Судьба свела ее с ним, но вряд ли ей повезет вытащить счастливый билет именно с таким человеком, а жаль…

– Проблемы возникли теперь. Она умирает. Вполне естественно, меня интересует завещание владелицы Реджвуда, потому что я несу здесь ответственность за все. Кто бы ни вступил в права наследства – я отчитаюсь за каждый участок земли и любой полученный или истраченный доллар… Но она молчит… Не знаю, существует ли вообще завещание… Если нет, возникнет чудовищная юридическая неразбериха. Так что даже если вы действительно Пэгги Макинрой, все равно можете не получить семейную собственность. Все зависит от женщины, которая вчера вечером разразилась истерикой, увидев вас.

Надежды маловато, уныло сказала себе Пэгги. К счастью, Бог не наделил меня хищническими инстинктами. Пусть все будет, как будет, вернусь в Нью-Йорк, потом в свой тихий провинциальный Элитон, жаль только, Брюса не окажется рядом… мужчины, которого, возможно, могла бы полюбить…

Ее опыт в сердечных делах был невелик. Воспитываясь под чужим, часто не очень доброжелательным взглядом, Пэгги научилась не столько прятать свои чувства, сколько вообще не давать им возможности произрасти – держала сердце в кулаке. Из осторожности, недоверчивости, боязни испытать разочарование и боль, которых в ее жизни и так хватало.

Но скорее всего одиночество стало своеобразной защитой своего «я», отчетливо пробивавшегося сначала в виде торопливых строчек дневника, потом первых литературных опусов. Они были ее прибежищем, в них она изливала душу: любила и ненавидела, карала и миловала. Там жила на полную катушку и давала волю своим страстям, а не где-нибудь на молодежной вечеринке, когда все за всеми ухаживают и второпях целуются.

Молодость, конечно, брала свое. Любить и быть любимой – естественная потребность вступающей в пору расцвета девушки, однако мужчины, с которыми она сталкивалась, являлись лишь отдаленным подобием того, кого рисовало воображение.

Менеджер магазина (там Пэгги какое-то время служила), настойчиво приударивший за приглянувшейся рыжеволосой кассиршей, был, например, по-своему славным парнем, отзывчивым и добрым, но… Пэгги с трудом находила с ним общие темы для разговоров, а уж признайся она в своих ночных бдениях над листочками рукописей, он наверняка принял бы ее за чокнутую и только посмеялся, посоветовав вместо глупостей всерьез заняться домашней стряпней или пойти на бухгалтерские курсы. Они внутренне оказались несовместимыми.

Мысленно своим избранником Пэгги представляла совсем не такого человека. Она мечтала о личности благородной, целеустремленной, преданной своему призванию, пусть и вполне прозаическому, мужчине, которого можно уважать и ценить за цельность натуры.

Пожалуй, идеалу отдаленно соответствовал Майкл Эндрок, и будь он помоложе или она постарше… Хотя Пэгги отдавала себе отчет, что ее расположенность к нему вызвана скорее благодарностью за благожелательность, с какой издатель помог ей, скромному новичку, попытаться выйти на трудную литературную стезю. Они стали единомышленниками, союзниками, одно это уже дорогого стоило, лирики между ними не было и в помине.

Выбрать провинциальный Элитон, где она поселилась, тоже посоветовал Эндрок. И впрямь, работалось здесь хорошо. Что же касается общества – местные молодые люди, с которыми так или иначе Пэгги знакомилась, предстали на редкость серыми и безликими.

Думала ли Пэгги встретить в Реджвуде мужчину, который произведет на нее впечатление? Да нет, конечно. Но Брюс Патерсон, если и не задел, то заинтересовал. Она почувствовала в нем нечто неординарное, особенно когда сегодня услышала о его поездке в Париж – финале любовной драмы, разыгравшейся много лет назад в Реджвуде, печальными жертвами которой, как ни странно, они оба оказались.

Ночью Пэгги долго не могла заснуть. Не давали покоя мысли о лопнувшем как мыльный пузырь союзе между ее отцом и матерью. В письме, которое она хранила в сейфе, он, помнится, сам признался: «наш брак был ошибкой». Так неужели правда, что больная женщина, запертая теперь наверху в своих апартаментах,– ее мать?.. Голова девушки шла кругом. Быть того не может, страдальчески размышляла она, родная мать – и за все годы не подать о себе весточки?.. Неужели любовь к такому ничтожеству, как старик Патерсон, сильнее долга или материнского инстинкта? Стоп, остановила себя Пэгги, он ведь не всегда был стариком и не сразу стал пьяницей! Но все равно он исковеркал ей жизнь, а заодно и многим другим, зло твердила она.