Дунай в огне. Прага зовет - [65]

Израненного в Пеште Черезова пришлось отправить в глубокий тыл. Его батальон возглавил теперь Яков Румянцев. Как меняет человека степень ответственности! Недаром у Румянцева более заметны теперь твердость и решительность, ощутимее воодушевляющий людей порыв, которого порой так не доставало командиру.

Более доволен Андрей и Леоном Самохиным. В роли комбата в нем полнее раскрылись его способности. Главное, Леон стал понимать, как необходим офицеру такт, развитое чувство меры, как важно всегда дорожить честью командира.

Никола Думбадзе все еще в Буде, где идут завершающие бои. Без его батальона полк — не полк, и Андрей с нетерпением ждал возвращения комбата. Только не оставили бы там совсем.

А сегодня Андрей не раз вспоминал Николу. Полк получил сложную задачу, и не то что батальон, каждый взвод был особенно дорог. Полк с ходу вступил в бой за Кошице и первым ворвался в город. Разбитый противник отступал по дороге, огибающей горный массив с северо-востока. Задача преследовать его выпала другим. А Жаров вдруг получил приказ — создать облегченный отряд и наступать через горы прямо на запад, чтобы упредить противника и перерезать его коммуникации. Свернув с дороги, отряд в тот же день углубился в горы. Следуя в голове колонны, Андрей еще не мог представить себе всех трудностей, что подстерегали бойцов в пути через эти леса и кручи, скованные злыми морозами и утопавшие в глубоких изнурявших снегах. Облегченный батальон Самохина отправлен еще раньше, и его лыжня — самый ясный путеуказчик. Андрей оглянулся. Роты растянулись длинной ниткой, напоминающей елочный серпантин. Кони скользили и спотыкались, на брюхе сползали вниз. Бойцы подолгу отлеживались на снегу.

— Эх, и здорова! — вздохнул Семен Зубец, всматриваясь в отвесные кручи, маячившие впереди. — Ну что ж, и не такое брали, — взглянув на Жарова, смягчил он свои сомнения.

— Неужели на нее? — гадал Ярослав Бедовой.

Все выяснилось тут же: лыжня Самохина зазмеилась в гору.

— Мать честная! — ахнул разведчик. — И впрямь на нее.

Бойцы упрямо карабкались вверх.

На привале связисты развернули рацию, и Оля Седова долго, томительно долго упрашивала «Алтай» откликнуться «Уралу». Никакого ответа. А ведь точное время назначенной связи. Почему же молчит Самохин? Жаров махнул рукою, и снова в гору. Начавшаяся поземка обещала метель.

Свернув рацию, Оля заспешила в колонну. Поравнялась с Высоцкой и пошла рядом. У них с Верой свое горе. Никола и Максим все еще в Будапеште. А там такие бои. Сердце просто щемит от боли. Конечно, и здесь нелегче. Но почему-то казалось, что главные опасности там. Даже напряженные дни боев здесь выглядели однообразными, скучными. А тут еще зачастил к ним Забруцкий и осаждает то одну, то другую. Мало того, запугивает их с Верой: дескать, потери в Буде ужасные, и уцелеть там нелегко. Вот раскаркался черный ворон. Этим он еще более опротивел девушкам. Правда, внешне полковник корректен, вежлив, разговорится — не остановишь, и должное должному — поговорить умеет. Но порой назойлив, как жирная муха в комнате — жужжит, мечась из угла в угол, и никак от нее не избавишься.

— Как в Буде? — тихо спросила Вера.

— Вроде к концу идет, — ответила Оля, — сводку слышала.

— Хоть бы скорее наши вернулись…

Но идти рядом трудно, и разговор не клеился: то глубокий снег, то крутые склоны, по которым приходится карабкаться вверх.

Наконец, перевал. Бойцы еле переводят дух: высок проклятый! Но что это? Все широкое пространство перевала вдоль и поперек изборождено лыжными следами. Самохин? Нет. Его лыжня пошла прямо. Так кто же?

— Пришлось снова развернуть рацию.

— Алтай, Алтай, Алтай, я Урал, я Урал!.. — надрывалась Оля.

— Есть? — не терпелось Жарову.

— Молчит, товарищ полковник, — сокрушалась девушка, — ну, просто мертво в эфире.

Жаров изучал следы. Они много раз перерезали лыжню Самохина. Значит, кто-то прошел позднее. На деревьях видны надрезы в форме стрел-указок. Ну, кто же, кто? Сколько ни спрашивай, ответ невозможен. Вперед! Утроенная бдительность — теперь самое верное оружие командира и солдата.

Метель разыгралась не на шутку, и вскоре — никаких следов. С отрядом через горы следовал и заместитель командира дивизии полковник Забруцкий. В самом начале он попытался было возвратиться в штаб, но Виногоров приказал ему остаться у Жарова. Скрепя сердце, пришлось смириться. Всю дорогу Забруцкий оставался возле командира полка. Ни во что не вмешиваясь, он тащился километр за километром, внешне равнодушный ко всему на свете. Но в душе он томился неизвестностью предстоящего. А началась метель — его тревогам не стало конца. Лес и горы, снег и мороз. Тут не хитро и погибнуть. Не лучше ли, пока близко лес, укрыться в шалашах и развести костер? А стихнет — будет видно, что делать.

Выслушав Забруцкого, Жаров задумался. Сейчас у каждого сотни предположений. Душу солдата и офицера одолевают трудности и опасности поистине тяжкого пути. У каждого готовый совет. Не прислушиваться к этому нельзя, но и полагаться на все, что приходит на ум его людям, тоже невозможно. Может, в самом деле, остановиться? Закопаться до утра в снег? Нет, только вперед! Это одно из тысяч возможных решений. Остановись, — и кто знает, сколько на утро будет замерзших и обмороженных. Потом, где Самохин? Не попал ли комбат в беду и не нужна ли ему помощь?