Дунай в огне. Прага зовет - [11]

У Оли сразу запылали щеки.

— Помяло его, а жив, товарищ подполковник, совсем жив.

— Вот и хорошо, а бегать все же не к чему…

— Простите, товарищ подполковник, больше не буду…

— Смотри, не то привязывать стану, — пошутил Жаров. — Вызывай Думбадзе.

4

В Солотвине у Павло Орлая много друзей и знакомых. Здесь он не раз бывал у Михайло Бабича, которого называл своим старым другом и учителем.

— Ну, який же я вчитель, — приседая, застеснялся пожилой рабочий. — Мыни самому треба вчитесь, — и так смущенно посмотрел на всех, что взгляд его говорил как бы, скажут же такое про простого человека. Он невысок ростом, худощав, морщинистое лицо измождено и устало, а глаза полны задору и праздничной бодрости.

— Нет, учитель, — упорствовал Павло. — Кто меня просвещал политически? Тут ведь до двадцати разных партий было. Разберись попробуй. А он просто разъяснял: эти, мол, пыль в глаза — и только. Обведут вокруг твоего же дома, а скажут: ого, куда ушли. А вот коммунистическая — той доверяй: она самая правильная. Говорил ведь?

Ну, и говорив, що ж с цього, це ж правда.

— Да разве тебя переубедишь, — засмеялся Орлай, — тебя одна жинка убедить может.

— Ох, уж и жинку приплив, — опять приседая, развел руками Бабич.

— А знаете, кто ему «образование» дал? — обратился Павло к разведчикам. — Сам граф Шенборн. Чего ты плечами пожимаешь? — повернулся он к рабочему. — Сколько он платил тебе раньше?

— Четыре пенга на день.

— А вот теперь?

— До останнего дня — по два пенга.

— Это два фунта плохой кукурузной муки, — перевел Павло дневной заработок на его товарную стоимость. — А плати он тебе тысячу пенгов — разве ты воевал бы с ним?

— Тысячу… — ухмыльнулся Бабич, хлопая себя по коленям и чуть приседая, — та добав вин хоть пять пенгов на день — и то давно б лопнул вид жадности. А то тысячу!..

От Шенборна Бабичу пришлось уйти в Солотвино, на разработки каменной соли. Ее копали тут еще в бронзовом веке, добывали в римские времена, а позже для защиты солекопален построили Хустский замок. Но время потом стерло из памяти людей даже место, где добывалась в те поры соль. Нынешние шахты сравнительно молоды: их заложили лет полтораста тому назад.

Бабич пригласил Максима и его разведчиков осмотреть соляные копи.

Спуск недолог, и они на глубине в двести метров. Идут узким коридором, и вдруг перед глазами громаднейший зал, похожий на рисунки из детских хрестоматий. Где-то вверху Максим не увидел, а скорее угадал недосягаемые карнизы, еле различимые своды арок, тонущих в клубящемся мраке. Солотвинские разработки похожи на пещеры и коридоры, а порою на сказочные хоромы с колоннадами, выломанными внутри земли. Все искрится в мерцающем свете фонарей, хотя общий колорит этих хором скорее серый и тускло-желтый. Михайло Бабич рассказывал, как добывается соль. Тяжелый и упорный труд, от которого меркнет сказочный блеск первых впечатлений. Взрывчатка не применяется, и соль выкапывается вручную большими семитонными призмами.

— Эх, — вздохнул Бабич, — сюда б витбийный молоток, або врубовку з ваших шахт! У нас тут здорозо про них наслухались.

— Станете хозяевами — и отбойники, и моторы — все будет, — сказал Максим.

Среди рабочих солекопален немало румын и мадьяр. Некоторые из них тоже спустились в шахту, но держатся они более робко и несколько отчужденно, особенно венгры. Один из них споткнулся и упал, и кто-то озорно наподдал его ногою. Со стороны послышался недобрый смешок. Даже Павло Орлай, что более всего удивило Максима, как-то нехорошо ухмыльнулся.

— Чого путаешься тут? — набросился на венгра один из рабочих. — На чужое добро не надывывся?

— Он кто? — обратился Максим к гуцулу, указывая на венгра, юркнувшего в сторону.

— Та робитник, рокив три як силь тут рубае.

— Что ж, враг он?

— Який ворог, робитник просто, — вздернул плечами рабочий.

— А раз трудится вместе с вами — друг он, и национальность тут не при чем, — и Максим повел речь о дружбе народов, о рабочей солидарности. — А работы всем достанет, — закончил командир, — и не след обижать румын с мадьярами: зла вам они не хотят.

— Та мы тилько бояр, баронов терпите не можемо, — сказал Бабич, — а мадьярьские иль румыньские робитники — наши братья, хиба нам их давать в обиду.

— От це добре! — по-украински отозвался Максим. — Файно сказано. Чи так?

— Айно, айно! — откликнулись все разом.

— По-стахановски будемо працювать! — убежденно сказал Бабич, тоже обращаясь к рабочим. — Це мы от ваших партизанив знаемо — довго повоювалы вмести, — расставаясь, пояснил Михайло Бабич.

5

Еще с утра Голев увидел конический холм, еле различимый в сизо-фиолетовой дали.

— То Хустский палакок, — сказал Павло Орлай, и всю дорогу рассказывал про Хуст.

Он стоит на остроконечной горе, на самой грани Закарпатья, Трансильвании и коренной Венгрии, и его легендам о битвах за вольность несть числа. Сказывают тут о богатырях, каждый из которых под стать Микуле Селяниновичу или Илье Муромцу. Бойницы замка видели татар, которые безуспешно штурмовали его стены. Были тут турки и венгры, поляки и немцы, не раз дотла разорявшие горно-долинное Закарпатье. И кто знает, как бы сложилась судьба края, если б двести с лишним лет назад паланок не сгорел от молнии, ударившей в его пороховую башню. А сейчас маленькие белые домики Хуста, сбившиеся у руин замка, Голеву напоминали овечью отару вокруг пастуха на Верховине.