Дунай - [115]

У бабы Анки все конфликты обезличены, всякий предрассудок признает право, точнее, необходимость существования чужих предрассудков. В Бела-Цркве тоже можно увидеть низенькие одноэтажные рыжие и желто-охристые дома, которые в Венгрии рассыпаны повсюду и которые, как подметил Музиль, придают восточной Миттель-Европе приплюснутый вид. На улице Партизанке стоят бывшие дома немцев — изящные, украшенные фризами, над окнами — гипсовые женские головки, дома обложены плиткой традиционных для Румынии ярких цветов, во дворах садики. По преданию, банатские швабы были настолько богаты, что вместо пуговиц пришивали на одежду золотые дукаты. После исхода немцев (сегодня в Бела-Цркве проживает всего один немец, весьма преклонного возраста) здесь поселились македонцы и боснийцы, которых местные жители, в том числе прибывшие несколькими десятилетиями ранее македонцы и боснийцы, презрительно называют колонистами. Вайскирхен, немецкая Бела-Црква, продолжает жить в общине изгнанников, обосновавшихся в Салисбурге; ее члены издают немало книг, рассказывающих о прошлом, — полных драгоценных сведений, трогательных, дышащих обидой. Одну из последних книг, насчитывающую 666 набранных мелким шрифтом страниц, — «Отечественная история города Вайскирхен в Банате» — написал Альфред Кун; «я прекрасно знаю этого противного немца», — говорит баба Анка.

В одном из домов жил старик Типовайлер, член городской управы, частый гость в доме бабы Анки, — настоящий барин, говорит она. Когда в 1914 году началась война с Сербией, несколько совершеннолетних немцев из Бела-Црквы собрались однажды ночью обсудить, не пора ли убить самых влиятельных сербов — тех, у кого на дверях висел венок из гвоздик и подмаренника. После деловитого обсуждения большинство уже собиралось поддержать это предложение, но тут престарелый Типовайлер благоразумно заметил, что мысль сама по себе неплохая, да вот беда — Бела-Црква стоит близко к сербской границе, если, наступая, сербское войско займет город, вдруг сербы решат отомстить и убьют всех проживающих в городе немцев, что тогда? Ночное собрание разошлось с миром.

После той ночи баба Анка не потеряла уважения к господину Типовайлеру, хотя в списке сербов могло стоять имя ее отца. Впрочем, баба Анка, зовущая «геджа» или «сербианцами» правобережных сербов, веками находившихся под турецким игом, признается, что никогда бы не вышла замуж за серба, даже за лево- бережного. «А ты сама кто? — спрашиваю я у нее. — Сербка, — отвечает она с гордостью, — наш род — один из старейших в Сербии».

4. Попугай-полиглот

Бела-Црква видела и более приятное соединение разных народов — воплощенное, к примеру, в попугае господина Шешерко. Его хозяин был богачом, проживал на вилле (нынче рядом с ее развалинами находится пыльная автобусная остановка) неподалеку от центральной площади, на которой стоят дворец председателя суда Попеску с приметной высокой башней, павильон командовавшего гарнизоном венгерского генерала, офицерский клуб и Realgymnasium, Реальное училище, — одна из лучших гимназий в Венгрии, как утверждает баба Анка. На вилле, в клетке размером с комнату, жил умевший петь попугай. Когда ребята по- немецки просили его спеть, поначалу он отказывался — на немецком со швабским акцентом, но потом уступал и исполнял по-венгерски отрывок из «Королевы Чардаша». Когда его просили спеть на бис, сперва он опять отказывался (по-немецки), а потом пел по-венгерски тот же отрывок. Но когда его просили в третий раз, он терял терпение и отвечал по-немецки, произнося известное в Германии выражение, которое, приличия ради, можно назвать цитатой из пьесы Гёте «Гёц фон Берлихинген» — первого сочинения, благодаря которому выражение «поцелуй меня в задницу» удостоилось чести войти в литературу.

5. Под бюстом Ленау

Герои одного стихотворения Васко Попы, голоса этого края и поэта сегодняшней Югославии, целуются на скамейке в городском парке Вршаца под бюстом Ленау. Вршац — столица югославского Баната, он стоит в нескольких километрах от Бела-Цркви и от румынской границы. Ференц Герцег, блестящий, но довольно поверхностный венгерский прозаик (воспевший в своих произведениях, с одобрением встреченных широкой европейской публикой, утонченные страсти представителей светского общества и свойственную gentry любовь пускать пыль в глаза), в 1902 году написал роман «Язычники» — масштабную фреску, повествующую о борьбе на рассвете венгерской истории народов и религий, мадьяров и печенегов, креста и священного дуба аваров. В восторженном и красочном повествовании нашлось место для золотого табуна кочевников-печенегов, для ветра пусты, не дающего душе подняться на небо и гоняющего ее по равнине, для варварских племен, переселившихся в эти края и растворившихся в паннонско-балканских туманах.

Лирика Васко Попы (вначале он писал на румынском, но уже многие годы пишет на сербохорватском) с совсем иной силой рассказывает о варварских зимах и о живших в незапамятные времена волках. Доверенная бумаге литература похожа на вогнутое зеркало, которое куполом лежит на земле, защищая нас, неспособных непосредственно рассказать о событиях и чувствах. Развитый литературный вкус и острожная стыдливость не позволяют эпигону поведать об одиночестве и о ветре бесконечных равнин, об оставшихся в грязи следах переселившихся диких племен. Но если рядовой сочинитель романов или строгий лирик поведают о ветре и о суровой старине, можно будет упомянуть о них, точно процитировать чужие слова, не боясь впасть в сентиментальную фольклорность. Литература накладывается на мир полусферой, лежащей на другой полусфере, два зеркала отражают друг друга, как в лавке цирюльника, показывают друг другу неуловимость жизни или нашу неспособность ее уловить.