— А вот сейчас придушу твоего кавалера!
Сергей, обалдев от запаха перегара, разозлился — и тут же понял, что это и есть повод для подвига номер три. Отбросил лапищи пьяного со своих плеч и, одновременно нагнувшись, схватил его под коленки и толкнул и грудь головой. Парень грохнулся, попытался вскочить, но, видно, градусы ему не позволили и еще долго не позволят. В восторге от своей сообразительности Сергей взял Надю под руку и скомандовал: «Пошли!» Знала бы она, что со школьной скамьи он не дрался и потрясающий этот прием вспомнился ему из газетной статьи «Самбо для девочек»…
Она почему-то не спешила его обнимать, и он сам покровительственно притянул ее к себе и, касаясь губами белеющего кусочка кожи над ухом, пробормотал: «Не бойся, не погонится!»
Между тем, она вовсе не восхищалась им. Она видела немало пьяниц и точно знала, что этот — безобидный дурак. Конечно, Мишка так же поступил бы в подобном случае, но Сергей, тот Сергей, который существовал в ее воображении, не должен был махать руками, он должен был знать слово, пробуждающее сознание в последней скотине. А рядом с нею стоял просто мужик, который умел драться и умел целоваться — хотя и не так хорошо, как Мишка.
— Пусти, — сказала она, но вырвалась не очень сильно, думая о своем разочаровании, а он про себя засмеялся: «Ну, милая, если бы ты очень хотела уйти, ты бы делала это энергичнее». Вдруг загудел пароход, на этот раз близко, и гудок его напоминал уже не мычание, а рев зверя, тоскливый и голодный, и Сергей по-настоящему забыл все слова. «Не бойся… — бормотал он. — Все совсем просто… Главное — не думать…» А ее разбирал смех — знакомый, обидный смех — такой уже нападал на нее однажды, когда еще девочкой шла она вечером из школы и, закинув голову, смотрела, как появляются звезды, а пьяный дед Илюхин незаметно подкрался сзади — и защемил ей пальцами нос.
Она выскользнула и пошла посмотреть, не сделалось ли чего пьянчужке. Набрала в горсти воды из фонтана, побрызгала ему лицо, тот выругался вполне здоровым голосом в том смысле, чтобы не мешали ему отдыхать. Значит, можно было возвращаться к себе.
Сергей дотащился за нею до ворот санатория, все еще надеясь, что это игра. Он знал, что если она так уйдет, придется до конца отпуска думать — почему. Впрочем, думал ли он когда-нибудь раньше, от каких таких мыслей спасался, от каких трудов устал? Неужели уйдет? Что бы ей такое сказать? Встрепанная, в мятом платье, все равно была она хороша — но чем удержать? И, не имея возможности и времени придумать что-нибудь убедительное, он сказал:
— Платье-то поправь, все равно ведь подумают.
И по дрожанию ее плеч понял, что она смеется, и это его доконало. Может быть, плачет? Или ее трясет от возмущения? Неужели ей все равно, что о ней подумают и скажут? Никогда он не встречал людей, которым это было бы действительно все равно. Не тех людей встречал? Ох, если бы все сначала — может быть, надо было ее слушать?
Она взглянула через прутья ограды, показала ему язык и сказала грустно:
— Завтра я уезжаю в Падолгу. Прощай, медуза.
