Дума о Севастополе - [44]

— Ачу азаком, отком! — что в переводе на обычный язык означает: «Хочу казаком, летчиком!»

Мать его, невысокая, рыхлая, рано постаревшая женщина, проводившая на фронт мужа и старшего сына, грустно улыбается и, смахнув слезу, гладит «летчика» по голове. У нее есть еще один сын — Ваня. Ему двенадцать лет. Это тихий и очень серьезный мальчик, рано познавший и заботы и лихолетья войны. И несмотря на свои малые годы, он в доме мужчина, хозяин, хлебороб. И мать во всем с ним советуется. Она и двое ее сыновей живут в комнатке при кухне, где печь и лежанка и где им относительно тепло и спокойно.

Единственная же в доме просторная комната отдана нам — четырем офицерам и трем нашим ординарцам. Офицеры — это я, Турченко, Гедейко и Синегубкин, а ординарцы — Романенко, Мельников и Тимонин. И живем мы сейчас в невообразимой для войны роскоши, под крышей и в тепле, где мы можем снять на ночь сапоги и ремень, расстегнуть и даже снять гимнастерку и, придя с холода, согреться на великолепной печи! А обедать мы можем не где-нибудь там на бруствере окопа, а на самых настоящих скамейках и стульях, сидя за столом, над которым техник-лейтенант Юра Гедейко подвесил автомобильную фару с лампочкой и присоединил ее к трофейному аккумулятору. Так что по вечерам у нас, кроме обычного светильника из снарядной гильзы, в самые торжественные моменты зажигается еще и электричество. Крохотное, но электричество, а главное, свое!

Помню, комбат Бучнев, зайдя к нам в гости и впервые увидев эту иллюминацию, весело сверкнул своими шальными цыганскими глазами и, хлопнув планшеткой по колену, восхищенно сказал:

— Шикарно живете, черти заморские! Для такого фейерверка вам тут только еще красавиц недоставало.

На что наш «электрический бог» Юра Гедейко, уже совсем обнаглевший от похвал, важно заклеивая цигарку и словно бы ни к кому не обращаясь, спокойно ответил:

— Ну что ж, и красавицу пригласим. Это для нас не проблема…

И ведь действительно через несколько дней пригласил, но об этом чуть позже.

А пока… А пока я снова вглядываюсь сквозь призму времени в эту далекую военную даль. Пристально смотрю в лица однополчан, заново их вспоминаю и узнаю.

Вот комната в соседней хате, где готовлю я с хлопцами к празднику 23 февраля, буквально на ходу, номера художественной самодеятельности. «Артисты» волнуются. Москвичи Корочкин и Миронов репетируют инсценировку рассказа Чехова «Хирургия», а грузин Герман Шангелая ищет полегче сапоги, готовясь танцевать лезгинку. Но никаких подходящих для такой цели сапожек в батарее, конечно же, нет. И старшина Лубенец убежденно говорит огорченному солисту:

— Ты, Герман, главное, не тушуйся. Ребята свои, и никто даже и внимания не обратит, какие там у тебя «джимми», хромовые или кирзовые. А самое основное — это то, что при твоей могучей силе ты и в железных сапогах танцуешь как бог! Честное слово!

Рядовому Корочкину роль сельского дьячка удивительно подходит. Морщинистое (в батарее он самый старший) бабье лицо его, перевязанное платком, принимает буквально паническое выражение, когда Володя Миронов (сельский эскулап) в перепачканном бензином и маслом переднике, взятом из автолетучки, вооруженный огромными плоскогубцами, надвигается на него с грозным намерением удалить коренной зуб. И когда он, войдя в роль, начинает уже не понарошке яростно заталкивать здоровенные плоскогубцы обалделому дьячку в рот, тот, отталкивая его, уже не по тексту, возмущенно орет:

— Да ну тебя к черту! Ты же у меня и язык и весь рот выдерешь. Товарищ лейтенант, да он же ни фига в искусстве не смыслит. Что я ему, кувалда, что ли!

— Смыслю, еще как смыслю! — не сдается Миронов. — А ты раскрывай рот, как положено. А то я куда тебе щипцы, под хвост, что ли, засовывать буду!

А огненно-рыжий Шангелая, не договорясь со старшиной, теребит меня со своей проблемой:

— Нэт, нэ могу понять. Товарищ лэтенант, ну как я буду танцевать лэзгинку в этой кирзе? Мнэ же на цыпочки становиться надо! А в этих сапогах толко заборы ломать, а не крутить лэзгинку!..

Ах, как внимательно всматриваюсь я сейчас в эти лица!.. Особенно вот в эти два, что справа: немного курносое, с маленьким шрамом на левой щеке, совсем мальчишеское — Володи Миронова и красивое, слегка горбоносое, с большими агатовыми глазами — Германа Шангелая. Через три дня, великолепно выступив на импровизированном концерте, они будут смущенно краснеть и улыбаться под восторженные аплодисменты товарищей. А еще через месяц… Подумать только, через месяц всего в бою за Турецким валом сложат они навсегда свои удалые, веселые головы…

Как же мы бурно, как блистательно наступали в ту фронтовую весну 1944 года! Подумать только, весь Крым, от Перекопа до Севастополя, был освобожден всего за месяц с небольшим. Более двухсот озаренных ярким солнцем, политых потом и кровью километров, и только за месяц!.. И это при упорном фашистском сопротивлении, при отчаянных боях на каждом опорном рубеже, при всей силе германской огневой техники. Почему мы так победоносно шли? Да потому, что за плечами было три года войны. Три года вражеского глумления над нашей землей, над ни в чем не повинными людьми, над самой жизнью. Мы не могли уже больше ни терпеть, ни ждать. В мозгу, в каждой клеточке любого бойца и командира словно бы сконцентрировался и рвался наружу опаляющий душу огонь. Огонь гнева и ненависти к врагу. Он стучался в сердца к нам, он звал нас вперед, призывал ускорить победу. И этот громадной силы ратный дух, страстное желание победить и вера в торжество справедливости без всяких громких слов сотворяли настоящие чудеса.