Дума о Севастополе - [27]

Это товарищ по институту.

Ты только не спорь, а люби и верь. —

И я не спорил и соглашался.

И до того уже «достарался»,

Что чуть ли не сам отпирал им дверь.

И так, может, длилось бы целый век,

Но сердце не вечно уму внимает,

И если ты искренний человек,

Сердце все-таки побеждает.

И раз, дойдя уже до отчаянья,

Я дверь размашисто растворил

И вместе с бутылками всю компанию

С громом по лестнице проводил!

Прав или нет я — не мне судить.

Но в чувствах немыслимо быть пассивным.

Тут так получается: либо любить,

Либо быть объективным!

1972

Хмельной пожар

Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,

И за то, что, бессонно сердясь, ждала.

По молчанью, таящему столько «тепла»,

Вижу, как преступленье мое серьезно…

Голос, полный холодного отчуждения:

— Что стряслось по дороге? Открой печаль.

Может, буря, пожар или наводнение?

Если да, то мне очень и очень жаль…

Не сердись, и не надо сурового следствия.

Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.

Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,

Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,

Все равно я бы к сроку пришел к тебе!

Но сегодня как хочешь, но ты прости.

Тут серьезней пожаров или метели:

Я к цыганам-друзьям заглянул по пути,

А они, окаянные, и запели.

А цыгане запели, да так, что ни встать,

Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!

Песня кончилась. Взять бы и руки пожать.

Но цыгане запели, запели опять —

И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно.

Понимаю, не надо! Не говори!

Все сказала одна лишь усмешка эта:

— Ну, а если бы пели они до зари,

Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?

Что сказать? Надо просто побыть в этом зное,

В этом вихре, катящемся с крутизны,

Будто сердце схватили шальной рукою

И швырнули на гребень крутой волны.

И оно, распаленное не на шутку,

То взмывает, то в пропасть опять летит,

И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,

И хмельным холодком тебе душу щемит.

Эти гордые, чуть диковатые звуки —

Словно искры, что сыплются из костра,

Эти в кольцах летящие крыльями руки,

Эти чувства: от счастья до черной разлуки…

До утра? Да какое уж тут до утра!

До утра, может, каждый сидеть бы согласен.

Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,

Если б пели цыгане до смертного часа,

Я сидел бы и слушал. Ну что ж, пускай!

1971

Вечер

За раскрытыми окнами бродит весна,

Звездный купол, мигая, над домом повис.

На соседнюю крышу уселась луна

И глядит в мою комнату, свесившись вниз.

Не беда, если в городе нет соловьев, —

Наверху у соседа запел патефон.

Ветер дышит таким ароматом цветов,

Словно только что был в парикмахерской он.

Я сижу, отложив недописанный стих,

Хитрый ветер в окно мою музу унес.

Лишь большая овчарка — мой преданный пес —

Делит вечер и скуку со мной на двоих.

— Ты, Барон, не сердись, что дремать не даю.

Мы остались вдвоем, так неси караул. —

Положил мне на рукопись морду свою,

Покосился на сахар и шумно вздохнул.

— Был ты глупым, пузатым, забавным щенком,

Свой автограф писал ручейком на коврах.

Я кормил тебя фаршем, поил молоком

И от кошки соседской спасал на руках.

Стал ты рослым и статным, кинжалы — клыки.

Грудь, как камень, такая не дрогнет в бою.

А влюбившись в красивую морду твою,

Много сучьих сердец позавянет с тоски.

Мы хозяйку свою отпустили в кино,

До дверей проводили, кивнули вослед

И вернулись обратно. А, право, смешно:

В третий раз «Хабанеру» заводит сосед!

Я немного сегодня в печаль погружен,

Хоть люблю я и шум, и веселье всегда.

Одиночество — скверная штука, Барон,

Но порой от него не уйдешь никуда.

Новый год, торжество ль первомайского дня

Когда всюду столы и бокалов трезвон,

Хоть и много на свете друзей у меня,

Письма редки, почти не звонит телефон.

Но с хозяйкой твоей пятый год день за днем

К дальней цели иду я по трудным путям.

А какой мне ценой достается подъем,

Ни к чему это знать ни чужим, ни друзьям.

Нам с тобой не впервой вечера коротать.

Смех и говор за окнами смолкли давно.

Надо чайник поставить, стаканы достать —

Скоро наша хозяйка придет из кино.

Ветер, сонно вздыхая, травой шелестит,

Собираясь на клумбе вздремнуть до утра.

Звездный купол, мигая, над миром висит.

Спать пора…

1950

«Солдатики спят и лошадки…»

Солдатики спят и лошадки,

Спят за окном тополя.

И сын мой уснул в кроватке,

Губами чуть шевеля.

А там, далеко у моря,

В полнеба горит закат

И, волнам прибрежным вторя,

Чинары листвой шуршат.

И женщина в бликах заката

Смеется в раскрытом окне,

Точь-в-точь как смеялась когда-то

Мне… Одному лишь мне…

А кто-то, видать, бывалый

Ей машет снизу: «Идем!

В парке безлюдно стало,

Побродим опять вдвоем».

Малыш, это очень обидно,

Что в свете закатного дня

Оттуда ей вовсе не видно

Сейчас ни тебя, ни меня.

Идут они рядом по пляжу,

Над ними багровый пожар.

Я сыну волосы глажу

И молча беру портсигар.

1960

Улетают птицы

Осень паутинки развевает,

В небе стаи, будто корабли —

Птицы, птицы к югу улетают,

Исчезая в розовой дали…

Сердцу трудно, сердцу горько очень

Слышать шум прощального крыла.

Нынче для меня не просто осень —

От меня любовь моя ушла.

Улетела, словно аист-птица,

От иной мечты помолодев,

Не горя желанием проститься,

Ни о чем былом не пожалев.

А былое — песня и порыв.

Юный аист, птица-длинноножка,

Ранним утром постучал в окошко,

Счастье мне навечно посулив.

О, любви неистовый разбег,

Жизнь, что обжигает и тревожит!