Дума иван-чая - [9]

Шрифт
Интервал

моя ласточка, локоток.

Черёмушки

В Черёмушках вечером как-то пресно.
Зато у некоторых соседок
глаза — хоть к вечеру и слезясь —
чересчур рассеянные, ясные,
уставились мимо прекрасных нас.
Пошли над какою-нибудь нависнем.
Тихо так, слабо.
Хорош.
Вот и не видишь, чего ты там видела.
Будем звать тебя крошка,
а ты нас – папа.

Из Вильяма Блейка

1. Горе младенца
Мать стонала; отец плакал.
Страшен мир, куда я выпрыгнул,
гол, беспомощен, вереща,
будто бес укутан в облако.
Корчился в руках отца,
скидывал свивальник.
Выдохшись, спеленат — хмуро
припал к матери.
2. Мальчик пропадал
Ты куда, отец, отец!
убавь шаг, убавь;
окликни, отец, окликни меня,
не то я пропал.
Такая тьма, нет отца;
мальчик в росе насквозь.
Болото глубокое, мальчик плакал.
И туман исчез.
3. Мальчик нашелся
Мальчик плутал по болоту
вслед страннику-свету;
заплакал, а Бог около;
облик отца, в белое одет.
Наклонился; взял за руку;
отвел туда, где мать,
бледная от горя, по безлюдным торфам
искала, плача, мальчика.
4.
Сердце от коханой навек умолчи:
вовек оно не говоримо,
ибо гладя ходит бриз
невидимо немо.
До самого дна, по самое дно
сердце говорю ей:
вздрогнет плача холодна —
и прочь на волю.
Едва меня покинет она,
идет прохожий мимо:
единым вздохом поймана
немо да невидимо.
5. Дума иван-чая
                   А.Н.
Я пошел через парк:
кора серая, кроны шумные.
Чу — иван-чай
звенит свою думу:
«Бывает дрема в грунте,
где негромкий мрак.
Там, страхи мои бормоча,
я счастлив был.
Потом я вышел на свет,
похож на зарю как брат,
на новое счастье рассчитывая.
Но мне не по себе».

Имярек и Зарема

1
Только не смерть, Зарема, только не врозь.
Мало ли что сторонник моральных норм
думает — нас не прокормит думами.
Солнце зароют на ночь — ан дышит утром,
а мы наберём с тобою грунта в рот,
в дрёму впадём такую — не растолкают.
Тронь меня ртом семижды семь раз,
со́рочью со́рок тронь, се́мерью семь.
Утром что с посторонних, что с наших глаз —
со́рок долой и се́мью, тронь и меня:
сплыли — и не потеряем, не отберут.
2
Простачок такой-то, приди в себя.
Мертвое не тормоши, а отпой.
Там ясный пил и ты кислород,
куда имелись ключи у той,
кто мне роднее, чем мое сердце.
Там-то случалось и то, и сё:
твое послушай, ее конечно.
Ты точно пил святой кислород.
Вот — ей некстати. Сам расхоти.
Холодна — не льни, отошел — не хнычь.
Сосредоточься, суше глаза́, молчок.
Счастли́во — у постылого в глазах сухо.
Не ищет повод сказать а помнишь.
Тебя мне жалко. Какие планы?
Кто вздрогнет, вспомнив? Про вечер спросит?
Кому откроешь? Лизнешь чье нёбо?
А ты, такой-то,
роток на ключ и глаза суши.
3
Коля! Зара моя, моя Зарема,
та Зарема, которую такой-то
ставил выше себя, родных и близких,
по подъездам и автомобилям
дрочит жителям и гостям столицы.
4
И лишь бы врозь, и льну.
Мне скажут: что ты так?
Вот так, однако, —
и это пытка.

Ковер

«Давай, ты умер» — «Да сколько раз
уже в покойника и невесту» —
«Нет, по-другому: умер давно.
Пожалуйста, ляг на ковер, замри.
Нету креста, бурьян, но я
бываю и приношу букет.
Вот чей-то шелест — не твой ли дух:
я плачу, шепчу ему в ответ» —
— «Лучше я буду крапива, лопух:
они лодыжки гладят и щиплют.
Новое снизу твое лицо —
шея да ноздри да челка веером».

«Москва — Рига»

Мы Луне подчиняемся,
мальчик мы или девочка.
В честь Луны спой-ка, девочка,
         вместе с мальчиком песню:
мы не помним из школьного
курса по астрономии
ни твое расстояние,
         ни орбиту, ни фазы,
но ты напоминаешь нам
о себе то приливами
крови или балтийскими,
         то ума помраченьем
и за окнами поезда
мимо изб и шлагбаумов
ты летишь вровень с бледными
         лицами пассажиров —
шли и впредь своевременно
в дюны соль сине-серую,
по артериям — алую,
         нетерпенье — маньяку.

Тихий час

Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или
его фотокарточки над подушкой,
кто в глаза медсёстрам серые смотрит
         без просьб и страха,
а мы ищем в этих зрачках диагноз
и не верим, что под крахмальной робой
ничего почти что, что там от силы
         лифчик с трусами.
Тихий час, о мальчики, вас измучил,
в тихий час грызете пододеяльник,
в тихий час мы тщательней проверяем
         в окнах решетки.

Близнецы

Н.

Близнецы, еще внутри у фрау,
в темноте смеются и боятся:
«Мы уже не рыбка и не птичка,
времени немного. Что потом?
Вдруг Китай за стенками брюшины?
Вдруг мы девочки? А им нельзя в Китай».

Еще от автора Григорий Михайлович Дашевский
Избранные статьи

Поэт и переводчик Григорий Дашевский многие годы работал журнальным обозревателем, откликаясь на новые книги и литературные события. Собранные вместе и на расстоянии от новостных поводов, эти тексты лишь усиливают свою интеллектуальную и этическую остроту, высвечивая фигуру едва ли не самого самостоятельного, ясного и ответственного мыслителя нынешнего времени.