Духов день - [8]

Она даже не может ему объяснить, как это ее разозлило. После этого дочь замолчала, оба они стояли на лестничной клетке. Действительно, по одной квартире на каждом этаже, сказал мужчина. Очень маленький дом. Очевидно, он это произнес, чтобы замять неприятную паузу, возникшую в разговоре с дочерью. Обои придется содрать, а на ступеньки хотя бы положить ковровую дорожку, тогда скрип не будет таким громким. Она: во-первых, скрип не мешает ни одному нормальному человеку, а во-вторых, дерево всегда приятней. Они в своем доме везде понастелили ковров, не осталось ни единого свободного местечка. Он: ты прекрасно знаешь, почему я купил эти ковры. Она: да, действительно, ей об этом известно. И каждый раз, когда они, родители, уезжают в отпуск, все ковры скатываются и отдаются на хранение соседу, потому что он, ее отец, не может их застраховать, у него нет на них документов, подтверждающих их стоимость, он вкладывал свои деньги в делишки в разных странах, утаивая доходы от финансовых органов, а когда деньги переставали работать, их надо было выводить, да-да, ей вся эта история прекрасно известна. Он: но ведь он делал это только ради нее, своей дочери. Что ж, надо было отдать десятки тысяч марок в государственную казну? Она сама потом будет его благодарить. И все это только ради нее, ему самому деньги, можно сказать, безразличны, а потом, не надо забывать, в каких условиях он рос, пусть попробует разок себе это представить. У его родителей денег никогда не было. Они тогда еще курей держали в доме. Сегодня можно пойти и купить яйца в магазине, а тогда у них денег на это не было. Как для них сегодня все просто по сравнению с той жизнью. Стиральные машины! Или, например, современные кухонные агрегаты. Ничего такого у них тогда не было, ни у кого этого не было. Видеомагнитофон, уму непостижимо! Не говоря уже о телевидении. Ничего этого прежде не было. И все эти вещи приносят большое облегчение, но стоят немалых денег, а их надо сначала заиметь. Она: что за облегчение, скажи, пожалуйста, приносит телевизор? Вот сейчас он опять ввязался в какую-то бессмысленную авантюру. И не надо вкладывать деньги в персидские ковры только ради того, чтобы обеспечить ей, Кате, на многие годы вперед гарантированное облегчение жизни путем приобретения очередного телевизора. Прошу тебя. Он: она еще успеет приобрести жизненный опыт и узнать, как все на самом деле устроено. Катя: ну вот, опять двадцать пять. В разговоре снова возникла пауза, союз дочь — отец, по-видимому, часто подвергался опасности, постоянно находясь на грани разрыва. Они молча преодолели несколько ступенек, каждый их шаг выдавал скрип ступенек старой лестницы… Чтобы сегодня, в наше время, заниматься натиркой полов, уму непостижимо!.. Ну так, теперь давай войдем в квартиру Адомайта, послышался совсем близко голос Харальда Мора.

Оба они стояли на площадке перед входом в квартиру. Она находит это не совсем этичным с их стороны, сказала дочь, ее совесть мучит, что они войдут сейчас в квартиру покойного. Что, собственно, им тут надо? Не успел этот Адомайт умереть, как они уже вламываются в его квартиру. При этом ведь никто из них не знал его. Он, ее отец, даже никогда его не видел. Не надо было тебе сюда приезжать, сказал Харальд Мор. Она, в полной задумчивости: кто знает, что за люди бывали в этой квартире. У этого Адомайта наверняка были знакомые. Он: говорят, он был волк-одиночка, между прочим, и женатым он прожил очень недолго и почти не общался со своим сыном, а когда у человека такой тяжелый характер, то и большого числа знакомых ждать не приходится. Она, Катя, сама ведь до того слышала, в этом, как его, в том лесном доме, как все говорили про старого Адомайта. Раньше Адомайт занимал первый этаж, но когда его родители умерли и он выгнал свою сестру, твою бабушку, он переехал на второй этаж, а нижний стал сдавать и жил, собственно, на эти деньги. Он проделал все это довольно беспардонно, а еще называется образованным и тонким человеком, да он с самого начала только и делал, что потакал своим пристрастиям, с вызовом противопоставляя себя тем, кто жил на положении служащего, а не то ему пришлось бы встать на одну доску с теми, по отношению к кому он вечно испытывал превосходство, или, может, даже оказаться у них в подчинении, что ему, столь высоко одаренной духовно личности, никак не подходило, вот так примерно выглядит то, что рассказывали про него в том лесном доме. Крайне беспардонный тип, до мозга костей, и всю жизнь жил за счет своего окружения. Катя: то есть как это за счет своего окружения? У него же был доход от сдаваемого помещения. Мор: да, конечно, но он его имел только благодаря тому, что бесцеремонно обошелся со своей сестрой и не позволил ей жить в своем доме. Катя: этого я не понимаю, я это вообще отказываюсь понимать. Ей постоянно рассказывают что-то новое. Насколько она знает, бабушка жила тогда в Англии, и мама тоже первые свои годы провела в Честертоне. Она же, бабушка, сама уехала отсюда, из Нижнего Церковного переулка и этого Нижнего Флорштадта. Как же можно говорить о том, что ее кто-то отсюда выбросил? Он: бабушка вынуждена была прожить все эти годы в Англии, потому что он запретил ей возвращаться домой, хотя она, как она сама говорит, имела на то право, но не хотела оспаривать его в суде. Захлопнуть перед носом собственной сестры, находившейся в таком бедственном положении, дверь — это уже о чем-то говорит. Поэтому-то он, Мор, и утверждает, что Адомайт жил за счет своего окружения, и в первую очередь — за счет своей сестры. Все это очень хорошо вписывается в образ Адомайта — старый, вздорный человек, пожелавший держать все бразды правления в своих руках, повсюду только качал права, другие думают сначала об обязанностях, а он, непонятно на каком основании, вбил себе в голову, что вправе считать себя моральным судьей, ибо всегда говорил о бабушке только плохо, это она, Катя, тоже ведь слышала в лесном доме. Да, сказала она, это она слышала, между прочим, заведение называется не