Дух салаки - [5]

На кухне Юхан открывает консервную банку. Отрезает порядочный ломоть хлеба, намазывает маслом и крошит лучок. Затем подцепляет раскисшие в томате рыбешки и кладет на хлеб. Они пахнут не рыбой, а томатной пастой. Будучи филологом, Пеэгель про себя определяет, мол, о подобных консервах следовало бы сказать не пища, а продукт.

— Адье, Балтика, — неожиданно для себя самого произносит академик. Супруга понимает смысл этих слов. А он добавляет: — Эстонцы уже столько лет живут в условиях свободы, а бедная салака все еще томится в томатном затворе.

С бутербродами на тарелке человек устраивается перед телевизором, чтобы послушать проповедь и взглянуть на озабоченного Папу.

Святой отец говорит:

— После тягостных годин снова воссиял свет свободы, которая прежде всего означает свободу религиозную. Принята демократическая конституция, жизнь граждан строится на принципах мира и братства.

Под взглядом Папы Пеэгель как бы в некой растерянности жует свой хлеб и размышляет: «Ну какое это братство, когда мы своего вековечного брата, свою любимую салаку морим в томатном соусе. Представителю какого бы народа вы ни дали попробовать сей продукт, он нипочем не узнает всех достоинств балтийской рыбки».

Между тем Папа продолжает:

— …чтобы обеспечить Эстонии будущее на принципах единодушия, мира и прогресса, будущее, в котором господствовали бы братство и солидарность в рамках международного сообщества, стремящегося ко все большему уважению и взаимопроникновению…

Академик согласно кивает: устремиться в этом направлении действительно надо. Но также следует восстановить братство и солидарность в отношении салаки, восстановить к ней уважение. Наша свобода, наша культура не станут полноценными без культуры салаки, без почтения к ДУХУ САЛАКИ.

— На что это похоже? — спрашивает он у жены. — Столько лет уже живем на свободе, а вяленой салаки нет ни в одном магазине!

Папа спускается с кафедры, месса заканчивается. А раздумья академика продолжаются и после того, как последний кусочек съеден. Может быть, именно сейчас пора заговорить об исторических заслугах салаки. Салака связана не только с детством, юностью и всей дальнейшей жизнью многих поколений. Изо дня в день салаку ели не только потому, что она самая доступная рыба, но и потому, что в голодные годы ничего другого не могли подать на стол — она являлась исторической неизбежностью и подарком судьбы. Или взять многовековую борьбу за свободу. Почему именно островитяне вели ее дольше всех? Разве только из неодолимой жажды свободы? А не потому ли еще, что салака давала удивительно много физических сил?

Не говоря уж о том, что при каждой путине островитяне все больше осваивали море и плавали лучше всех других.

А может быть, в том и заключается смысл и желание ДУХА САЛАКИ — обрести как физическую, так и духовную свободу?

Академик переходит от телевизора на кухню и делает еще один бутерброд. Острый вкус томатного соуса не умаляет его почтения к величайшей рыбке Балтийского моря.

До сей поры эстонские писатели ни книг, ни поэм о салаке не слагали. Однако сообщество упорных эстонцев, которых волною судеб прибило к Швеции, причем на тех самых посудинах, на каких ловили салаку, — беженцы, кому на чужбине родное краеведение было гораздо милее, нежели оставшимся дома, выпустили в Стокгольме капитальный труд в двух томах «Из прошлого эстонского рыболовства». Этот труд необходимо переиздать в Эстонии. Он того заслуживает с точки зрения эмоциональной, а также историко-философских аспектов и статистики. Он того заслуживает, потому что в самом тексте и даже между строк ощущается присутствие ДУХА САЛАКИ.

История рыболовства свидетельствует о том, что салака помогала выстоять не только нам самим — она наводила мосты дружбы с другими народами. Так называемый дружественный торговый обмен, или былой «финский мост», говорит о тесных связях с северным соседом. Жители малых и больших финских островов привозили в Вирумаа соленую салаку, поскольку она была приготовлена лучше и вкуснее, чем это умели эстонцы. Эта торговля велась веками, отношения с соседями были крепки и святы.

В означенном труде сказано:

«Обычно обмен велся из расчета за одну порцию салаки две порции зерна. Брали-отдавали также в долг, который впоследствии гасили. Финны называли своих давних клиентов вечными друзьями. Случаев обмана не припоминают. По-видимому, финская соленая салака была необыкновенно хороша, ибо в 1938 году, например, на прибрежную ярмарку возле Маху доставили 33 тонны рыбы и всю поменяли на шерсть, яйца, зерно и картофель. К сожалению, та ярмарка оказалась последней, поскольку годом позже началась Зимняя кампания, а затем грянула вторая мировая война».

Изданный в Стокгольме труд содержит не только два тома воспоминаний, чрезвычайно любопытной статистики по части промысловых судов и снастей — он много шире и рассказывает о культуре труда и домоводства, о морали и этике, о вечном противостоянии людей и моря, их сосуществовании и самостоятельности народа. И может быть, именно потому, что книгу составляли энтузиасты без строгого редакторского глаза, в каждом рассказе сохранились частички подлинной самобытности, а у каждого выхода в море, как у всякого шторма, — свое лицо и свой голос.