Дуэт с Амелией - [31]

- Кого? -переспросила она.

- Кого-кого, Доната!

Полумаешь, что за птица. Нечего с ним миндальничать. Если он бил меня. а не собаку. как она сказала, почему же она не кинулась туда и не срезала его: "Вы уволены.

убирайтесь!"

Или еще как-нибудь. Ей лучше знать, как такие вещи делаются.

- Не могла.

- Это почему же?

- Ничего-то ты не знаешь!

В Хоенгёрзе эта отговорка была самой ходовой. Мол, не знаешь, не суйся.

И впрямь, что я знал?

Разве я знал, что и Амелия, и ее мать боятся Доната как огня? Что он однажды ночью пробрался в одних носках в комнату матери и рылся у нее в комоде-искал русские письма? И что Амелия застала его за этим занятием? Ничегошеньки я обо всем этом не знал!

- Мама ни о чем не догадалась. Да она и не хочет догадываться. Поэтому я взяла письма, обвязала их бечевкой и бросила в пруд. Ведь это я сделала, к твоему сведению.

Так это она сделала.

Ну и перепугалась же она потом, когда письма всплыли! Тогда-то мы с ней и познакомились.

- В те дни он уже был уверен, что завладеет имением.

- Кто "он"?!

- Господи, да Донат же!

Дело в том, что Донат знал толк в хозяйстве и заправлял всем в имении; в его дела давно никто не вмешивался, в том числе и Карла фон Камеке.

- Мне кажется, что маму он совсем зажал в кулак.

Вон оно что. А тут еще такой случай!

- Мы обе чудом не попали в гестапо.

Она засмеялась. На их счастье, в дело вмешался отец. Но самое забавное:

- Письма-то были вовсе не коммунистические. А просто любовные. Ничего такого в них не было.

Я кивнул и вспомнил намеки своей матери по поводу этих писем.

- А что, коммунисты и большевики...

Это, наверное, одно и то же? - хотелось мне выяснить напоследок.

- Да, - ответила она, но думав. - Пожалуй, да.

- Почему же он идет в загон и избивает пса?

Вопрос не из легких. Она прислонилась затылком к старой каменной ограде и вздохнула. Потом этот быстрый смущенный взгляд искоса. Ей явно хотелось, чтобы я сам догадался. Но я не догадался.

Не нравилось мне все это. И я заклокотал:

- Кто вообще главный в имении? Ты или он?

Но она лишь тоскливо подняла глаза к небу. Если гак пойдет и дальше, подумал я, Донат в конце концов меня самого запрет в за1 оне, а Амелия будет ночью тайком приносить мне тарелку супа.

- Размазня.

Иначе и не назовешь.

Она вздрогнула и выпрямилась во весь рост.

- Ты и впрямь этого хочешь?

- Чего?

- Чтобы я была госпожой?

А почему бы и нет? Она сама себе госпожа и принадлежит только мне, и мы ни от кого не зависим.

Она прочла мои мысли по глазам.

- Ты еще совсем птенец! И, с улыбкой отступив на шаг, стала в позу п промолвила: - Проявите же широту. Дона г. дайте матери этого молодо! о человека мешок картошки. Донат, удались ли нынешний год пропашные? О, все уже подсчитано! Донат, велите заложить коляску, я хочу прокатиться. С Юргеном Зибушем. В лиственничный лес. Нет, не иод вечер, а в полдень!

Вот беда-то, мне было совсем не смешно.

Не доходил до меня этот юмор.

- Что я. недостоин тебя, что ли? - спросил я.

- А дальше что? спросила она.

Но понял я ее вопрос, к сожалению, лишь намного позже. Слишком поздно я его понял

А в тот раз я не понял ни слова и смотрел на нее как на глупую, к тому же еще и вздорную девчонку, которой хочется настоящей любви, но только тайком.

- Баранья моя башка! - воскликнул я и хлопнул себя ладонью по лбу.

Она поглядела на меня долгим взглядом, но прочла в моих глазах одно лишь глубокое презрение. Тогда она пожала плечами и повернулась уйти. Я, естественно, и пальцем не шевельнул, чтобы ее удержать.

Пусть себе сидит в замке, прислушивается к собачьему вою и дрожит от страха, раз уж такая пугливая. И я разражаюсь язвительным смехом и ору ей вслед во все горло:

- Худосочная кляча!

Только и всего.

21

Было такое ясное прохладное утро, когда легкий дымок вяло обтекает трубу-нет ветерка. чтобы подхватить eго и унести с собой, а солнце где-то там, за сосновым бором, как раз собирается взойти, и ни звука не доносится с той стороны, где Берлин, а всю ночь оттуда слышался грохот: в общем. земля и небо были объяты покоем, когда мои враги встретились, тихонько переговорили друг с другом и, лениво зевнув, послали за мной приказчика. И вот он- вес еще в унылой зеленой шляпе без кисточки - вошел к нам и спросил:

- Ты что, колокола не слышал?

Мне думается, приказчик сроду не посещал на дому тех, кто пропустил мимо ушей звук колокола, да при этом еще и в списке не числился. С тех пор как меня отставили от овец, я руководствовался правилом: при неясной обстановке все в укрытие.

Но оказалось, что с сегодняшнего дня я уже числился в списке, а кормовое зерно ждет выгрузки. И зерна много. Так что, если через десять минут меня на скотном дворе не будет, нам придется завтра же искать лру1 ое жилье. Барак нужен для беженцев.

Для работящих беженцев, у которых и сыновья, и дочери тоже работящие, и им всем нужен кров над головой.

Я пошел.

Перед хранилищем стояли два прицепа, доверху груженные мешками но семьдесят пять килограммов в каждом, а впереди тарахтел мотором трактор нашего соседа.

В дверях второго -этажа стоял приказчик и ждал... А до него было восемнадцать крутых ступенек. Когда я тащил по ним первый мешок, мысли мои кружились вокруг Каро, овчарки, которую избили ни за что ни про что. На втором мешке я понял, что нас всерьез собираются выбросить на улицу, а наше нищенское жилище с трухлявыми рамами и прожорливой печкой всетаки кров. На третьем мешке, который я еще без особого труда донес до верха и высыпал, как и первые, к зернодробилке, я услышал голос соседа, спрашивавшего у приказчика, когда приезжать за пустыми прицепами.