Дуэт - [3]

В то мгновение, когда муж прижимал к себе голову и горячее плечо Алисы и мял ей подбородок забывшей о нежности рукой, она отстранила его, тихо заметив:

– Сейчас войдёт Мария! Уже половина первого!

– Ну и что? Пускай входит! Она заставала нас не раз и не два!

– Да. Но мне это никогда не нравилось. И ей тоже. Одёрни джемпер. Пригладь волосы.

– Ну ладно, – поставил точку Мишель, – будем вести себя естественно. Шухер, легавые идут!

Алиса никогда не смеялась, если муж отпускал очередную тяжеловатую шутку с заранее известными словами. Но и не выказывала раздражения, поскольку давно уже научилась видеть в нём за нарочитой вульгарностью глубоко скрытую утончённость. «Я не хочу, чтобы ты острил, – говорила она, – ведь ты остроумен, только когда тебе плохо».

Вдалеке под ногами Марии заскрипел паркет, покоробившийся широкими волнами, она толкнула дверь и всунула в комнату лишь верхнюю половину туловища:

– Мадам желает, чтобы первый раз позвонили к обеду?

– А я? Я что, уже не в счёт, старая ты перечница? – шутовским тоном осведомился Мишель.

Мария сильно смахивала на лошадь или, вернее, на кузнечика с головой, напоминающей лошадиную. Она рассмеялась, поблагодарила Мишеля, подмигнув ему маленьким блестящим глазом, и закрыла за собой дверь. Алиса, встав, собирала карандаши.

– Ты на всё готов, лишь бы умаслить эту Марию.

– Ревнуешь? – бросил Мишель с видом покорителя сердец за дешёвым табльдотом.

Алиса не удостоила его ответом. Она поправляла свою гладкую и необычную причёску, приглаживая ладонью волосы. Она знала, что Мария, хранительница этого дома, не признаёт никакой другой власти, не поддаётся ничьему обаянию, кроме обаяния Мишеля. Сухощавая и проницательная, пятидесятилетняя Мария блестяще играла роль «кормилицы мсье», могла, умильно сложив руки, вздохнуть: «Кто не видел его в лучшую пору, тот много потерял!» На самом деле она служила у него только десять лет и если иногда и обходилась с Алисой как с равной, то только потому, что обе они появились в Крансаке одновременно. Но Алиса отдавала должное Марии: та вела хозяйство в Крансаке строго, честно и твёрдо, не имея в помощь никого, кроме мужа, мастера на все руки, медлительного кряжистого человека, приходившего в уныние от двенадцати гектаров парка.

– Руки мыть будем? – спросил Мишель.

– Да, но только в кухне. Туалетная комната убрана, там всё чисто, и тебе запрещается туда входить. Я даже оттёрла никелированные краны.

Он посмеялся над её маниакальной страстью к чистоте и спросил:

– Ты думаешь, Марии понравится, если мы умоемся над «её» раковиной?

Она лениво обратила к нему тёмноволосую головку, прекрасные серые глаза, которые льющийся из окна свет делал зелёными.

– Нет. Но Мария знает: иногда нужно скрывать недовольство. Куда ты несёшь цветы?

Он осторожно нёс кувшинчик из толстого стекла с пышным букетом дикого ятрышника.

– На стол, куда же ещё. Как это было чудесно – пурпурный отблеск у тебя в глазах и на щеках… Вот тут… Но надо бы добавить ещё и другую штуку, того же цвета, – ты знаешь, на что я намекаю…

– Какую штуку? Осторожно, Мишель, не расплескай воду… Идём же!

– За всю жизнь я ни разу не опрокинул вазу с цветами! Там, на твоём секретере, было что-то вроде бювара… Его здесь уже нет. Ты его убрала? А что ты с ним делала? Писала?

– Нет, я рисовала костюмы – так, ничего особенного…

– Какие костюмы?

Она взглянула на него словно издалека, с извиняющейся полуулыбкой:

– Ну ты же знаешь… это у меня навязчивая идея. Всё время думаю: если в будущем сезоне мы поставим «Даффодиль», мои костюмы обойдутся не дороже, а может, и дешевле, чем переделка старых костюмов из «Могадора», и я не хвастаюсь…

Она подняла узкую руку с сомкнутыми пальцами и покачала головой, закончив этим фразу.

– Покажи! – отрывисто приказал Мишель, поставив кувшинчик на секретер. – Где рисунки? В лиловом бюваре?

Алиса нетерпеливо прищёлкнула пальцами.

– Оставь! Что это за выдумки? Нет у меня никакого лилового бювара! Пойдём обедать, Мишель!

Он взглянул на жену с обидой.

– Вы только посмотрите! Нет никакого лилового бювара! Что за манера всегда говорить со мной точно с ребёнком!

Подняв руку, он показал на щёку Алисы, туда, где увидел погасший теперь отблеск.

– Тут… и вот тут… – произнёс он вполголоса. – Такой цвет, его бы перенести на картину… Тебя словно освещала рампа, в которой две трети красных лампочек и треть – синих… Красный… пурпурно-лиловый… великолепно…

Она пожала плечами, лицо выражало полнейшее недоумение:

– Я иду обедать. Мишель. Пирог остынет.

– Постой!

Не столько это слово, сколько звук его голоса заставил её остановиться, Мишель как-то странно вскрикнул – на двух высоких нотах. Она знала, отчего у него так меняется тембр голоса. Обернувшись, она увидела посеревшее лицо Мишеля, услышала его учащённое дыхание. Она помедлила, позволила себе роскошь подумать: «Он похож на Мато в миниатюре…» А затем с достоинством вошла в неведомое.

– На что ты злишься, Мишель?

Он тряхнул курчавой головой, словно желая отбросить всё, что она собиралась сказать.

– Не усложняй. Тут что-то было… Ну же, Алиса… Ты говоришь, что нет никакого бювара, никакой лиловой штуки… Но я же не сошёл с ума, повтори ещё раз… Нет никакого бювара?