Дуэт - [29]

Это не обезоружило его, он рассмеялся:

– Опять! Опять ты хочешь сказать мне правду? Во-первых, какую правду? Одну я уже знаю, и, признаться, мне её более чем достаточно. Я бы даже сказал, она мне осточертела. А есть ещё и другая? Ну и дела!.. С неба сыплются откровения, раскройте передник пошире… А?.. Что ты сказала?

– Я? Ничего. Жду, когда ты перестанешь. Неужели так трудно вести себя просто?

Мишель опустил глаза, лицо и голос изменились:

– Да, милая моя детка, очень трудно, уверяю тебя. Когда терпишь то, что терплю я, гораздо легче вести себя непросто: изображать спокойствие и любезность, не броситься куда-нибудь – в пьянство, в реку, в разные там снотворные…

Он тяжело сел на стул недалеко от неё.

– Удивительно всё же, что человек может до такой степени зависеть от оттенков страдания, от оттенков измены… Никогда бы в это не поверил. Я говорю тебе раз, другой, двадцать раз: если бы ещё дело было в…

Она вскочила, бросилась к нему:

– Вот именно! Мишель, Мишель, послушай, это я во всём виновата, мне надо было всё сказать тебе раньше… Мишель, у нас есть надежда…

Она выказала излишнюю весёлость, и поняла это. «Ну-ну! Это для него всё же не праздник…» Ей бы хотелось пробудить в нём любопытство, тревогу. Но он сидел отчуждённый, вздёрнув плечо, сощурившись. Она прибегла к помощи своего чарующе жалобного голоса:

– Помоги мне, Мишель, хоть немного! Ты же видишь, как я мучаюсь!

– Я вижу в основном то, – сказал он, – что ты похожа на сквозняк. Сколько предисловий и жестов! Какой шум! Сколько от неё шума, от этой правды!

Она покраснела, оскорблённая в своих лучших чувствах, в стремлении к примирению.

– Ладно, тогда я сразу перейду к делу, без лишних слов. Вспомни, ты много раз повторял, что предпочёл бы…

Она запнулась.

– …что ты придавал бы меньше значения…

Он сделал движение рукой, как бы отталкивая слова, которые она собиралась произнести:

– Понятно, понятно, давай дальше…

– И что ты снисходительно или, по крайней мере, с пониманием…

– Ну да, да…

– …отнёсся бы к…

Он сжал кулак, притиснув его к зубам:

– У-у! Дальше, чёрт возьми…

Забыв о всякой сдержанности, она выпалила:

– Так знай, я спала с Амброджо потому, что мне этого хотелось, исключительно поэтому! И я перестала с ним спать, потому, что мне расхотелось! А помимо этого твой идиот из Ниццы никогда не вызывал у меня ни малейшего интереса! Вот что я хотела тебе сказать!

Она распахнула окно; дождь хлестнул её по разгорячённому лицу, порыв ветра овеял запахом размокшей земли, и она закрыла обе створки. Мишель не шелохнулся, и, видя, как он сидит неподвижно, Алиса ощутила стыд.

– Ну вот, – сказала она, – ты вынудил меня выложить всё разом… но я хотела во что бы то ни стало тебя…

– Успокоить, – подсказал Мишель.

– Да, – простодушно согласилась она. – Я хотела, чтобы ты легче к этому относился… Теперь ты легче к этому относишься?

– Чёрт возьми, это, наверно, не совсем подходящее слово…

Он улыбался, взгляд его блуждал, на лице нельзя было заметить ничего, кроме бледности.

– Понимаешь, ты только что мне заявила: «Я солгала, всё было по-другому, этот тип уже не "отзывчивый парень", не "утонченный, обаятельный друг"», речь идёт лишь о… как бы это выразиться… о том, что вы приятно время провели. Так?

Она не нашлась что ответить, и почувствовала, что краснеет до корней волос.

– Это очень мило, девочка моя, очень мило, – продолжал он, но кто поручится, что ты не вывернула всё наизнанку исключительно – как ты выражаешься, – чтобы доставить мне удовольствие?

Она незаметно для него трогала сложенные листки у себя в кармане, листки, на которых её память вновь читала короткие фразы. «Лекарство? Но какое горькое…» Мишель глядел на неё нестерпимым взглядом хитроумного сыщика.

– Не скрою, мне очень хотелось бы тебе верить. Но не преувеличивай мою добрую волю – она любит надёжность. Дело за тобой, докажи, что ты тоже не брезгуешь опираться – если я осмелюсь так выразиться – на… на реальные факты, хе-хе, на неопровержимую реальность!

Алиса не смогла дольше выносить этот смех, этот разговор. Она зажала в кулак листки, лежавшие в кармане, вытащила их и показала Мишелю. Он словно ожидал этого: схватил её за запястье и стал по одному разжимать пальцы.

– А-а-а!.. Отдай… это моё… – в отчаянии простонала Алиса.

Однако она не сделала попытки вернуть своё добро, хотя слышала, как листки негромко потрескивают в руках Мишеля, точно горящая солома. Мишель больше не обращал на неё внимания. Он вернулся к действительности и осознал своё положение, и теперь ему было достаточно того, что он завладел этими бумажками, похрустывавшими, как новенькие денежные купюры. «Это такая же foreign paper, – думал он. – На сей раз я захватил весь выводок». Он дышал полной грудью, исчезло железное остриё между рёбер, стеснявшее движения, не было больше «если бы ещё…», стоящих между ним и волей к победе. «Бедняжка Алиса, вот теперь я её поймал».

– Bono, bono, – машинально произнёс он.

Он укрылся за секретером, оставив вдалеке ограбленную Алису, и стал осторожно разворачивать письма, стараясь не порвать их, а иногда дул на тонкие листки – так охотник дует на неостывшие перья убитой птицы… Наконец он разгладил их ладонью, а другую ладонь сложил ковшиком, словно хотел заслонить от ветра пламя.