Дуэли. Самые яркие, самые трагические и самые нелепые - [49]

Согласно рассказу князя Васильчикова, другие, в том числе и он, не расслышали, что конкретно сказал Лермонтов Мартынову на вечере у генеральши Верзилиной, но, выходя из дома на улицу, тот подошел к Лермонтову и заявил ему по-французски:

– Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах.

На это Лермонтов ответил:

– А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения…

И затем между ними ничего больше не было ни в этот вечер, ни в последующие дни. Князь Васильчиков потом уверял, что ближайшие друзья Лермонтова считали эту ссору совершенно пустой и ничтожной, и до последней минуты все думали, что она кончится примирением.

Прибавляют к этому, что к постоянным шуткам Лермонтова Мартынов относился сперва вполне добродушно, но потом это ему, видимо, надоело.

Еще один рассказчик о Лермонтове, писатель, литературный критик и мемуарист И.И. Панаев близко его не знал, но видел его и много слышал о нем. Он, конечно, высоко ценил Лермонтова как литератора, но при этом подчеркивал, что тот был любим очень немногими, только теми, с кем он был близок, но при этом и с близкими людьми он не был безупречен. У Лермонтова проявлялась страсть отыскивать у каждого из своих знакомых какую-нибудь смешную сторону, и, отыскав ее, он упорно преследовал такого человека, пока окончательно не выводил его из себя своими насмешками.

У И.И. Панаева читаем:

«Я много слышал о Лермонтове от его школьных и полковых товарищей. По их словам, <…> у него была страсть отыскивать в каждом своем знакомом какую-нибудь комическую сторону, какую-нибудь слабость, и, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал такого человека, подтрунивал над ним и выводил его наконец из терпения. Когда он достигал этого, он был очень доволен.

– Странно, – говорил мне один из его товарищей, – в сущности, он был, если хотите, добрый малый: покутить, повеселиться – во всем этом он не отставал от товарищей; но у него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва, – без этого он не мог быть покоен, – и, выбрав ее, он уж беспощадно преследовал ее. Он непременно должен был кончить так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его».

Далее, упоминая слова В.Г. Белинского, что Лермонтов как будто нарочно щеголяет светской пустотой, И.И. Панаев замечал:

«И действительно, Лермонтов как будто щеголял ею, желая еще примешивать к ней иногда что-то сатанинское и байроническое: пронзительные взгляды, ядовитые шуточки и улыбочки, страсть показать презрение к жизни, а иногда даже и задор бретера. Нет никакого сомнения, что если он не изобразил в Печорине самого себя, то, по крайней мере, идеал, сильно тревоживший его в то время и на который он очень желал походить».

Когда все повторилось в очередной раз, Мартынов взял Лермонтова за руку и сказал, что уже не раз просил его прекратить эти несносные шутки и теперь предупреждает, что если он еще раз вздумает выбрать его предметом своей остроты, то он, Мартынов, заставит его перестать это делать. Лермонтов, не дав ему закончить, заявил, что ему тон этой проповеди не нравится, что Мартынов не может запретить ему говорить про него то, что он хочет. Вот его слова:

– Вместо пустых угроз ты гораздо лучше бы сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэли никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь.

В это время оба они подошли к дому Лермонтова, и Мартынов сказал ему, что в таком случае пришлет к нему своего секунданта. Хозяйка дома потом показала под присягой, что неприятностей между Лермонтовым и Мартыновым у нее в доме она не слышала и не заметила. То же самое показали князь Александр Иларионович Васильчиков и Михаил Павлович Глебов, которые там же провели этот вечер, и которые были потом секундантами.

Понятно, что показания этих двух важнейших очевидцев (Глебова и Васильчикова) давались потом на следствии, когда участники дуэли были озабочены не столько установлением истины, сколько тем, чтобы приуменьшить собственную вину. Тем не менее, сопоставление их показаний с показаниями самого Мартынова представляет большой интерес.

Мартынов показал 17 июля 1841 года на следствии по делу о дуэли:

«С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец».

А вот показания М.П. Глебова: