Дуэль в истории России - [29]

(Кстати, об официальном отношении к самоубийцам — и на сей счет существовали некие параграфы уложения… Человек не вправе был распорядиться своей жизнью и смертью.

Самоубийство рассматривалось как дезертирство. Труп самоубийцы предписывалось волочить по улицам… Если же убиение человеком себя происходило по болезни или в состоянии меланхолии, тогда полагалось просто похоронить в особливом месте, но не на позорном…)

Романтическую дуэльную историю, закончившуюся бескровно, благородным примирением противников, описывает в уже упоминавшейся выше повести «Испытание» великолепный знаток дуэльных обычаев и правил писатель и штабс-капитан Александр Бестужев-Марлинский, впоследствии за участие в Декабрьском восстании осужденный к двадцати годам каторги, разжалованный в рядовые, сосланный на Кавказ и там погибший в бою.

Глава VI. «Тут два лица, требующих пули…»

Ужель обманут я жестокой?

Или все, все в безумном сне

Безумно чудилося мне?

Баратынский

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам…

Пушкин

АЛЕКСАНДР ГРИБОЕДОВ И АВДОТЬЯ ИСТОМИНА НА РИСУНКЕ ПУШКИНА

В начале XIX века в России, в Петербурге, с интервалом ровно в двадцать лет имели место две странно похожие друг на друга дуэли. Одна, словно в диковинном зеркале, через два десятилетия отразила другую. Обе схватки происходили зимой, на снегу. И в той, и в другой стрелялись красавец кавалергард и умудренный жизнью камер-юнкер. Стрелялись из-за женщины. В первый раз из-за возлюбленной кавалергарда, во второй раз из-за жены камер-юнкера. В обоих случаях было подстроено (злокозненно?) тайное свидание дамы с предполагаемым любовником-соблазнителем, после чего последовал вызов на дуэль: в первом случае от ревнивого возлюбленного, во втором — от ревнивого мужа.

В первой дуэли камер-юнкер смертельно ранил кавалергарда. Через двадцать лет, словно отдавая дань невнятной и загадочной исторической симметрии, выйдет наоборот: кавалергард смертельно ранит камер-юнкера. При этом оба дуэльных убийцы с разрывом в два десятка лет будут утверждать одно и то же — что не желали смерти соперника, что целились в бедро. Однако оба попадут в живот противнику, и обе пули окажутся роковыми. Отличие будет в одном: в первой дуэли поверженный противник рухнет на снег и не сможет сделать ответный выстрел, во второй — смертельно раненный дуэлянт найдет в себе силы приподняться и выстрелить по обидчику. Он выстрелит метко, и попадет в противника, и крикнет сам себе «Браво!». А то, что не убьет врага и даже не ранит, но лишь контузит, так на то воля Провидения.

И еще одно обстоятельство: сраженный через двадцать лет камер-юнкер в юности своей если и не окажется прямым очевидцем дуэли первой, то, во всяком случае, будет о ней детально осведомлен — во-первых, потому что эта дуэль прогремит на весь Санкт-Петербург, а во-вторых, потому что один из участников дуэли (пока что в роли секунданта) окажется его старшим приятелем и сослуживцем.

Летом 1817 года, когда будущий камер-юнкер только что окончил Царскосельский лицей и поступил на службу в Коллегию иностранных дел, ни о первой дуэли, ни о той, что случится через двадцать лет, никто, естественно, и не помышлял.

Молодой, но уже снискавший первую славу поэт еще не ходил к гадалке Александре Филипповне Кирхгоф, которая назовет ему роковую цифру — 37. Он заглянет в ее комнату на Невском, шутки ради, только через два года. Но после того, как случится первая дуэль, не до конца осознанное недоброе чувство к камер-юнкеру графу Завадовскому как к предшественнику, как к прообразу недоброжелателя, врага, как к загадочной тенисобственного убийцы, возникнет у молодого поэта. Не случайно он назовет его бесом.

Похоже, у нас в руках есть документ, историческое свидетельство истинного отношения поэта к этому графу, холодному и опытному обольстителю. Речь идет о прекрасно сохранившемся рисунке, на котором поэт пририсовал Завадовскому длинный хвост беса. Странным образом пушкинисты всех поколений не смогли идентифицировать героев этого рисунка и во всех изданиях именовали его вольной иллюстрацией к задуманному, но не написанному роману или же повести «Влюбленный бес».

Расскажем, однако, обо всей истории по порядку.

Итак, Санкт-Петербург, осень 1817 года. Третий сезон подряд блистает в Малом театре балерина Авдотья Истомина. Это о ней напишет в своем знаменитом романе поэт:

«Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина: она

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьет,

И быстрой ножкой ножку бьет.»

Но это будет несколько позже, а сейчас Пушкину, который весной окончил лицей, всего восемнадцать, а его знакомому и сослуживцу по Коллегии иностранных дел, будущему знаменитому литератору и дипломату Грибоедову двадцать два. Историю, о которой мы здесь напомним, Пушкин наблюдал на расстоянии, а Грибоедов был ее живым участником. Ничего не было удивительного в том, что воспетая Пушкиным звезда вскружила не одну голову среди петербургской молодежи. Восемнадцатилетняя красавица была причиной нескольких поединков между молодыми офицерами. Но они, похоже, зря подставляли грудь под клинки и пули. Благосклонностью своей Истомина осчастливила лишь одного молодого офицера — Василия Васильевича Шереметева. Всякий день Шереметев в театре. Он не отпускает свою пассию ни на шаг. Когда балерина свободна от представлений и репетиций, они катаются по Невскому. Их видят в самых модных кондитерских. Находят они и время, чтобы побыть вдвоем. Но безоблачный поначалу роман красавца кавалергарда и блистательной балерины закончился трагически.